Кошмар плюхнулся на диван, наблюдая за умилительной картиной с таким высокомерным выражением на лице, что вполне мог бы сойти за приснопамятного эльфа, только женского пола и с нехорошими огнями в глазах.

— Ты смотри, он милый, пока хозяин контролирует, — пробурчал кошмар, чтобы хоть как-то оттенить вид трущейся о вражью коленку, прижимающейся к вражьим рукам песочной кошки. Той самой, что, едва погаснут ее глаза или сменится приказ, знал кошмар, перейдет в прежнее состояние и с тем же рвением, что и остальные, будет превращать детские сны в ночной ужас.

— Могу, но зачем? — поинтересовался кошмар, а затем, услышав ответ, встал в позу. В том числе буквально: встал и сложил руки на груди, ноготками постукивая по локтю. — Черта с два! Жизнь сахаром казаться будет. Я тень, а не домашнее животное! Я-а-мя-яа?!

Закончилась фраза уже возмущенным мяуканьем. Кошмар прикрыл рот рукой и яростно нахмурился, но затем успокоился и с неожиданным для него смирением отошел в сторону, в тень, ближе к стене. Он не смел ни сказать что-либо без приказа, ни лишний раз поднять глаза на шагнувшего из темноты Кромешника. От брошенной им горсти невесть чего вспыхнул ровным теплым пламенем камин, и кошка тут же метнулась в темный угол, уже не проявляя желания получить порцию ласки. Сам темный дух, ни слова не говоря, не глядя на девушку, одним неделимым порывом приблизился, присел и заключил ее в крепкие объятия. Возможно, слишком крепкие, просто так вырваться ей бы не удалось, но ему это было безразлично, было бы безразлично, даже если бы ему снова прилетело по шее мечом. Все было безразлично, пока медленно гасла дрожь и утихала злоба. Не утихала, однако, тоска, и она же привела Повелителя Кошмаров в чувство.

— Фея... — его голос дрогнул, он опомнился, отстранившись, и подался назад настолько, что сел на пол. Зубная Фея здесь, и он прекрасно помнил, как впустил ее, пусть это шло не от разума. Темный дух остановил метавшийся по комнате взгляд на кошмаре и отчетливо скрипнул зубами, получив отклик на мысленный вопрос. То, что произошло в ее собственном доме, никак не меняло простого и страшного факта: фее здесь опасно.

Темный дух предпочел, чтобы ни один Хранитель, включая фею, не видел его таким: в тревоге, в смятении, с просачивающейся сквозь всяческий самоконтроль тоской во всем существе. Предпочел, чтобы никто не видел, и он сам тоже, как прокрадывается в него то же безумие, что торжествовало во времена смерти многих миров. Свидетели неизменно вызывали только больше раздражения, но не в этот раз. Фея была здесь, но Кромешник был где-то далеко, или, вернее, когда-то давно. С ними.

Для него важны были два существа. До войны — светлый дух, с которым он был от начала и должен был быть до конца. После — Темная колдунья, с которой он был от ее рождения до ее смерти, даже дольше. Теперь ни его нет, ни ее нет. А чудовище, желающее лишь боли и смерти всему живому, есть, и исправно заслоняет мир перед глазами черно-алым маревом, шепчет изнутри: нет его, нет ее...

Однако чей-то голос, чья-то жизнь разогнали грозовые тучи его сознания.

— Спасибо? — шепотом переспросил Кромешник, возвращаясь в реальность, и перестал впиваться в кошмара неопределенно-нечеловеческим взглядом. Тот прямо по стене сполз на пол, перепуганный до смерти. Испуганный кошмар. Создание тьмы и ужаса, дрожащее, как щенок, которого незаслуженно пнули. Темный дух подавился смехом и насилу перевел взгляд на огонь. Пламя тоже дрожало, как от сквозяка: тьма в комнате крутила холодный воздух.

— Люди говорят, снаряд не попадает в одно место дважды. Врут безбожно, — совершенно отвлеченно произнес Кромешник. Ему хотелось верить, что так и есть, что, спасшись от Короля Обезьян, фее не придется спасаться от Короля Кошмаров, когда он начнет терять контроль. Он поднялся, на одно колено, снова оказываясь чуть ближе к девушке. Уперся рукой в ковер, потянулся еще ближе, свободную руку положил ей на плечо. Снова шепот, хладнокровно-серьезный, но горячечный: — Тебе здесь не место. Не место, Тусиана.

Но...

Он впервые за всю проклятую вечность назвал ее по настоящему имени, признавая, что обращается именно к Хранительнице, не к памяти о Ким. Или все-таки к ней? Кто бы сейчас поручился. Снова не оттолкнул, хотя должен был, наоборот, притянул к себе, и всё опять покатилось в Тартарары.

Он не потеряет контроль, а если потеряет, то не совсем в том смысле. Это темный дух понял, когда вдруг — совсем не вдруг — поцеловал фею. День ее неслучившегося убийства — не самый подходящий день для романтики, однако это и не было романтикой. Чистое сумасшествие, простое слепое притяжение жизни к другой жизни, совсем не то, о чем пишут в сказках и песнях.

Недавно он в ярости рассекал песочных коней, удерживаясь от того, чтобы перейти на горожан, а теперь сидел у камина, обнимаясь с девушкой, словно сам человек, и выдавала его только слабая спираль, огибающая огненные отсветы. Кромешник крепче обнял фею, слушая. Она могла наделать сотни глупостей, сотни раз уходить, и он каждый раз обнимал бы ее без обиды и отвращения. Темный дух был достаточно древним и нечеловеческим существом, чтобы не замечать многое из списка людских грехов, а с остальным обходиться на свое извращенное усмотрение.

Слова о том, что фея хочет быть с ним, заставили Повелителя Кошмаров застыть изваянием. Что-то внутри него, вероятно, сердце, которого быть не должно, окаменело. Снова позволить кому-то быть рядом, разделить время надвое, разрешить себе довериться... Потерять и заходиться от боли невыразимым криком, о котором узнают только мрачные своды Подземелий. Пусть бы так, темный дух не любил боли и все ж не боялся. Но он боялся того, что идет за ней.

— Но ты не понимаешь, — странно слабо возразил Кромешник. Он чувствовал пульс девушки, ее дыхание, ее запах, и чувствовал себя живым, как никогда. Живое и эмоциональное в нем призывало разрешить фее делать в его владениях все, что угодно. Настоящая, холодная и злая его часть звериным смешком напоминала, чем это кончится. — Ты не выдержишь.

И он не выдержит. Сломается под своей тяжестью. Но если разорвать неожиданно связавшие их узы пораньше, все пойдет иначе. Темный дух был тем, кто уничтожал, калечил и мучил, чувствуя лишь наслаждение, бесконечно жаждал мести. И тем, кто не щадил ничего, чтобы отсрочить момент, когда станет безумной тварью, со временем уничтожит свет, себя и всё сущее. Наверное, перед этим меркла даже месть.

— Ты изменишься. Тьма поглотит тебя, как любой свет, любую жизнь... Ты исчезнешь.

Как Темная. А он останется, и фея вряд ли могла представить, что произойдет после.

— Поверь, я тебе не нужен, это просто... чувство, оно пройдет, — чужим, слишком живым и больным голосом убеждал Кромешник, не отпуская фею, не ослабляя отчаянных объятий. Просто не мог так сразу, слишком бушевало "просто чувство". — Это же я, я не умею любить, — зато он умел врать. — Ты пока не видишь этого...

...но во мне только смерть и холод, не то, что ты ищешь. Темный дух не смог закончить, слова жгли язык хуже пламени. Правдивые слова. В любви его не было ни тепла, ни жизни. Он будто держался поодаль или будто притворялся. Такова его сущность, однако с сим фактом не смог смириться, пожалуй, никто.

Конечно, фея не хотела принимать его слова. Он бы на ее месте принял, но их личности слишком различны. Фея убеждала, что знает, каким он может быть, но, все еще видя далекое прошлое так же явственно, как ее, темный дух только невесело ухмыльнулся. Ухмылку с его лица не стер даже удар в грудь, достаточно заметный, чтобы очнулась задремавшая было злость.

— Нет, — сквозь зубы процедил Кромешник. Он не был любителем обоюдных пыток, тем более таких. Однако если он что-то и мог предложить Ким, то правду, защиту и свободу. Именно то, чего она не хотела. Она хотела то, что у них было под проклятием. Маленькую ложь, желанный спектакль, на который Кромешник был способен, но которого не хотел уже он. Как бы он ни играл, его сущность объявляла "финиш". Как бы он ни желал избавить девушку от страданий, боль представлялась неизбежной. Он всего лишь выбрал меньшую из зол. По крайней мере, меньшую для себя.

— Смерть милосерднее... этого, — внезапно покладисто согласился темный дух, титаническим усилием собирая остатки воли. — Мне тоже так кажется. Так всегда поначалу. Но смерть не конец, а окончательная смерть — пустота. Боль пройдет, пустота — никогда.

Я уже проходил через это. Многие проходили. Это возможно.

Не мучить более ни себя, ни ее, вернее, не усугублять мучение. Не доводить до крайности. Не поддаваться чувствам. Прекратить нести псевдоуспокоительный бред. Отсечь связь до того, как она воспалится и отравит трупным ядом. Быть, черт возьми, привычным монстром!

— Хватит, — решился Кромешник, выпутываясь из объятий. Водоворот эмоций внутри него отчаянно протестовал, однако если это была знаменитая любовь, пересиливающая всё, она оказалась немощной, как бабочка под градом. Он встал и отвернулся, и его снова швырнуло в другую крайность, выбив из голоса твердость: — Маленькая птичка, если бы я только мог объяснить...

Однако он не мог, или считал, что не мог. Фея бы ринулась ему помогать, игнорируя тот факт, что темный дух за столько сотен лет не нашел способа помочь себе иначе, чем всплесками неудержимого бешенства. Возможно, он искал не там, а возможно, был обречен ненавистью отмерять дорогу к концу всего, но фее в любом случае нечего делать на его пути.

— Никогда больше, — потерянно бросил он пустоте, припоминая последнее такое объяснение. Кромешника не заботило то, что его слова окончательно перестали быть понятны.

Кромешник и не думал останавливать фею, хотя ни словом не обмолвился об ее уходе. Он не сказал ничего. Слова излишни, когда многое уже сказано, а оставшееся ясно и без слов. Кошмар, никем не остановленный, прежней черной тенью скользнул к девушке — хозяин не менял приказа, хозяин еще до того замер настолько, что с ним замерла тьма — и как раз успел ее подхватить. Он старался держаться подальше от темного духа, насколько это было возможно в небольшой комнате.

— Ее обратно. Продолжай, — наконец повисли в воздухе совсем неправильные три слова, не те, которые она предпочла бы услышать. Неправильным было и то, что Повелитель Кошмаров отдавал приказы вслух, но в эти секунды в его голове несуществующий ветер раскачивал тяжелые волны, и мысленный приказ мог быть слегка противоречивым. Кромешнику приходилось иметь с этим дело постоянно с того самого мгновения, как он открыл глаза, вернувшись из подсознания Темного.

Он не обернулся даже тогда, когда кошмар исчез вместе с девушкой, не бросил последнего взгляда: смотреть самому не нужно, когда есть десятки глаз темных тварей, и разница лишь в том, что он временно смотрел глазами человека. И, опустившись на ковер, пламя Кромешник видел, как человек, и, руку к огню протянув, по-человечески чувствовал жар, по-человечески ощущал реальность. Временно. Всё это было временно. Теперь же темный дух медленно придет в себя, как после всякого удара, а фея продолжит жить своей не очень счастливой жизнью. Он знал, что ее друзья не бросят ее в беде, если только она придет к ним, как знал, что сам переварит этот день.

Кошмар, уже не принимая облика, как и в прошлый раз, вышел из теней на стене в квартире Ким с хозяйкой этой квартиры на руках и второй раз за сутки уложил ее бессознательное тело на кровать.

— Эльф, ты еще тут? У меня новости: я остаюсь, но если твоя совсем-не-хозяйка об этом узнает, нас сожрет тьма, а меня перед этим еще и мечами порубят. Так что… Нам придется как-то, эм, сосуществовать?