Всё дело в мягкости. Тьма, в отличие от света, всегда мягка. Мягко касается, мягко зовет, мягко укрывает и убивает не менее мягко. Палач, с понимающей улыбкой смотрящий, как из глаз жертвы уходит жизнь. Тень, спасающая от палящего солнца или идущих по следу врагов — и темнота, путающая всякого, кто неспособен видеть сквозь нее, заманивающая в бездну. Жуткий зов ночи, ласково проникающий в души, ломающий разум почти что с нежностью. Именно эта дьявольская мягкость больше даже, чем неизвестность, пугает людей — темный дух знал это как никто другой. Он был душой ужасающе мягкой тьмы, способом, которым она познает мир и чувствует себя. Он не мог быть другим, не мог отличаться от нее, несмотря на страх. Страх появился позже.

Всё дело в мягкости, от которой невозможно избавиться. Ее не убила ни ярость, ни боль, ни ненависть, и, когда все эти чувства отступали, она возвращалась. Когда Повелитель Кошмаров, спустя века попыток, научился понимать живых существ, когда научился привязываться к ним, она сыграла с ним злую шутку. Мягкость тьмы позволила темному духу сопереживать, жалеть и, быть может, любить; сделала его уязвимым, зависимым от близости с другими существами. Если кто-то еще верит в то, что темные твари способны на такие чувства. На такие слабости.

Теперь Кромешник стоял здесь, пред ни капли не светлыми очами Короля Обезьян. Он старался думать, что пришел сюда, собираясь лишить давнего врага — всё еще врага — либо шанса на долго и счастливо, либо шанса на быструю смерть. Только это, ничего больше.

Не только это. Он с неохотой сознавал, что пришел сюда, не желая отпускать иллюзию, желая спасти девушку, о которой во сне и наяву грезило его человеческое альтер-эго. Ту, что совсем недавно пришла со своими проблемами не к друзьям, не к людям, а к нему. Нелепое создание, упрямо рвущееся на тот свет. А что же он, ее злейший враг, монстр, питающийся, в том числе, ее страхом, сделал? Закрыл за ней дверь, когда она уходила.

— Нет, если у вас не найдется пары пачек ужаса, — безо всякой усмешки, но все же несерьезно ответил Кромешник, разглядывая тень ярости в глазах собеседника. Нежеланная, но ожидаемая реакция на страх, больше животная, чем человеческая. Зверь, который готов в любую секунду вцепиться в горло и не отпускать, пока жертва не перестанет дышать; зверь, сдерживаемый разве что благоразумным желанием избежать побоища, тем же, которое испытывал и темный дух. Разумеется, столь грозный собеседник Повелителя Кошмаров все же не пугал. Но беспокоил. Бессмертной сущности в возможной драке ничего не грозит, а вот человеческое тело более чем смертно, к тому же медлительно и слабо. — Я пришел поговорить о врагах. Или не совсем врагах.

На этот раз Кромешник не врал. Две твари, не поделившие что-то — или кого-то — почти неизбежно бросаются друг на друга, но он не собирался поддаваться жажде убийства. Жизнь отучила его от высокомерия и научила в каждом смертном, бессмертном или даже немертвом видеть опасность. Он пришел говорить, хоть и готов был в любой миг выхватить из пустоты свое неизменное оружие и просто стереть помеху с лица мироздания.

Кромешник слушал словоизлияния собеседника тихо и спокойно, так, словно бы не он в гневе был способен смешать с пылью и прахом и эту аптеку, и этот город, и хоть весь этот континент, в зависимости от приобретенной силы. За почти тридцать лет, несмотря на близость извечных и не очень врагов, несмотря даже на гнетущую близость света, силы скопилось прилично, и, покинув тело, сменив форму на что-нибудь проворнее и опаснее человека, он бы оставался относительно материальным. Материальным, злобным и неуязвимым для нормального оружия чудовищем. Вот только делать ничего из этого темный дух не стал, слишком много было бы шума и слишком велик риск раскрыть раньше времени карты.

А Король Обезьян пытался добиться… Чего же он, о тьма, пытался добиться? Проверял границы терпения зла-во-плоти обсуждением его энергетических предпочтений и признанием в желании убить? С целью самоубиться чужими руками раньше назначенного им же самим, Харишем, дня? Что ж, и этому Кромешник бы нисколько не удивился: с его помощью, чаще непрошенной, с жизнью кончали многие. Но, что-то подсказывало, не этот получеловек и не в этой ситуации. Возможно, сама природа Короля Обезьян заставляла его кривляться по делу и без. Впрочем, что бы там ни было, темный дух не спешил выпускать на волю закономерное раздражение.

– Очень жаль. Убив Лазаря, ты разбудил бы меня, и началось бы веселье, – незаинтересованно отозвался Повелитель Кошмаров о недоисповеди без намека на раскаяние. На самом деле, будучи изначально неживым созданием, он не мог и умереть, только менял поврежденные оболочки. Но теперь он был жив, связан с телом, и никто, абсолютно никто не мог бы с полной уверенностью сказать, что будет, если его убьют сейчас. Кромешник мог лишь с определенной точностью предположить, как и что произойдет, и перспективы его отнюдь не радовали. Оторвавшись от столь занимательных мыслей, темный дух слегка склонил голову набок, будто прислушиваясь или подумывая, под каким углом надо рубануть мечом, чтобы наверняка отсечь наглому смертному его бедовую голову. – Надеюсь, ты закончил словоблудствовать?

Ответом ему послужило какое-никакое, а приглашение к разговору. Уже несколько минут как они не пытаются перегрызть друг другу глотки, это уже что-то. Тем не менее Кромешник не перестал ощущать мимолетное желание познакомить лицо собеседника с ближайшим стеллажом. С размаха и от всего черного сердца. Это привнесло бы в беседу некоторой пикантности.

– Фея, – сказал темный дух, и, казалось, одно только это слово могло бы объяснить всё, но он продолжил: – В вашем с ней гениальном, – он не скрывал сарказма, граничащего с сардонией, – договоре ее ждет только смерть, либо скорая и физическая, либо медленная и душевная. Я был бы не против этого, но есть один нюанс.

Столь скорые и однозначные выводы насчет "счастливого" исхода плана Хариша могли показаться чересчур уверенными, однако Кромешник имел на то право. Он разбирался в душах и всём, что их разрушает, лучше даже, чем великий дух света, не говоря уже о созданиях масштабом поменьше. Он должен был быть полным идиотом, чтобы решить, будто союз с врагом – не важно, каким из них – не убьет чрезмерно нежную птичку рано или поздно, так или иначе.

– Любая ее смерть принадлежит мне, мой пушистый друг. Есть способ донести это до тебя… мирно?

— Проговорилась, — исправил темный дух, подавив желание ответить на реакцию Короля Обезьян таким же вздохом. Будь несчастная фея в здравом уме и твердой памяти, она не подошла бы к нему и на шаг, не говоря уже про жалобы. Она бы пошла к Хранителям, к Луноликому, к местным друзьям и знакомым, да хоть к психотерапевту — но не к злейшему врагу. На беду, ни твердой памяти, ни здравого ума у феи той ночью не наблюдалось. На счастье, ее злейший враг оказался не настолько равнодушен к ее судьбе, чтобы просто забыть пьяные россказни.

Однако было то, чего Кромешник ни собеседнику, ни фее никогда бы не рассказал: он знал. Пусть и не был полностью уверен, пусть далеко не всё, но знал о каких-то делах феи и Хариша еще до того, как в его дверь постучали. Он не видел и не слышал, но чувствовал тьму в каждой тени и даже в каждой душе, и ощущал через нее мир вокруг. Как ни странно, Повелитель Кошмаров редко обращал внимание на этот выигрышный, на первый взгляд, факт. Сконцентрироваться на одном из неисчислимых клочков тьмы этого мира было трудно, а ведь были еще и другие реальности. У него просто не хватало ментальных сил. Пока что не хватало. Но, почувствовав страх смерти похищенной Хранительницы, он попытался, хотя получилось плоховато. Смутное знание только сбило его с толку, и он решил не вмешиваться, по крайней мере, до самого последнего момента. Расставил все по местам лишь рассказ самой феи.

— Каков собственник, — ухмыльнулся Кромешник, не шелохнувшись, несмотря на угольно-черную вспышку перед глазами. Мгновенная злоба, будто он говорил — пытался говорить — с Хранителем. Только усилием воли трансформированная в копье, меч или еще что-нибудь коса не материализовалась и не скользнула в сторону Хариша, однако это могло бы случиться в любой момент, как только им обоим надоест просто разговаривать. Скоро, судя по настрою Короля Обезьян. Кромешник с легкостью и удовольствием мог представить, как темное оружие обращает душу собеседника в ничто, а сам он превращается в бессмысленный кусок плоти, тупо вращающий своими грозными очами. Это могло бы, но вряд ли случится: слишком много чести человеку, хоть трижды проклятому.

— Она не станет сражаться, даже если откажет, — внезапно почти доверительно говорит темный дух, и ухмылка его становится шире. Соврал? Сказал правду? Зачем? Прояснять эти вопросы он, естественно, не стал.

Шагнуть бы в тень под ногами, объявиться в тени самого Хариша, так близко и быстро, чтобы не понадобилось даже припрятанного человеческого оружия, чтобы можно было убить голыми руками. Звери сильны, быстры, иногда до невероятности изворотливы, но почти всё имеет предел. А лучше просто утопить эту несчастную аптеку во мраке настолько густом, что его вполне можно потрогать. Вот только примчится горстка воинственных светлых во главе с бессменным лидером. Кромешник злился, определенно злился, и тени в ответ становились чернее, а где-то совсем близко, под землей или в сгущающемся на улице сумраке, били копытами черные кони. Они и сейчас там, тени и сейчас черны, а темный дух уже не просто ухмыляется, но почти скалится. Оскал понятен каждому зверю без слов, однако он продолжает говорить, словно напоследок: — Не отдашь — заберу сам. Как жаль, что смерть тебя все еще не пугает.

Обычно Кромешник обходился исключительно своей собственной тьмой или извращениями сути вещей, какими были воплощенные в черном песке кошмары, но сейчас, взглядом пробиваясь сквозь животную ярость Хариша глубже в его душу, к первопричине, к ощущению страха более полезного, чем инстинктивные всплески, он почувствовал острую необходимость в чем-то ином. В магии. Как ни странно — а, учитывая его происхождение, ни капли не странно — темный дух прекрасно разбирался в магии. Он застал первых магов и, пусть не сразу придумал, как, но спустя века неплохо освоил это искусство, даже создал несколько занимательных артефактов. Знал, умел — но использовать обычно не мог или не хотел. Для этого нужны были магический мир и тело, приспособленное к колдовству, да и так цена заклятий для духа была куда выше, чем для более везучих живых магов. Так полезнейшая и разнообразнейшая сила стала чем-то "на самый крайний случай, если повезет". А что же теперь, когда он сам жив?

Слушая полуфилософские изречения Короля Обезьян — и кому это он объясняет простейшее? — Кромешник едва не начал скучать. Градус враждебности в этой ничтожно маленькой аптеке ожидаемо упал, а больная тьма внутри него искала выхода. Не трогать людей, не приближаться к Хранителям, не думать о Луноликом — ждать, готовиться и терпеть струящийся по венам яд, не отравляя мир вокруг, не испытывая облегчения даже при мысли о будущей мести. Воля Повелителя Кошмаров далеко не всесильна, и выносить невыносимое он может весьма и весьма недолго. Он слишком долго пробыл почти-человеком, слишком сильно натянул удила, и его ненависть уже давно готова была встать на дыбы. Одной тьме известно, как сильно ненависть мешала темному духу элементарнейше мыслить шире.

— Я знаю про жизнь явно не меньше твоего, можешь заканчивать лирическое отступление, — решил таки напомнить он. Ради пробы темный дух попытался вплести в проснувшуюся злобу нить волшебства, но тут же почувствовал: нельзя. Не то тело, не вытерпит его силы; хрупкая человеческая жизнь, вероятно, не выдержит платы. Что ж, искушение обеспечить Харишу кошмар наяву от этого меньше не стало, и воссоздать проклятие, в Сторибруке потерявшее былую силу, или соорудить похожее все еще хотелось. Потому, что это куда веселее, чем просто убийство, хотя и убийство сойдет. Потому, что это заставит Короля Обезьян страдать долго и безысходно. Ради собственного удовольствия можно было бы поместить его в мини-зоопарк и приходить туда по выходным только для того, чтобы взглянуть в его человеческие звериные глаза и насладиться его болью.

— Заберу, — твердо повторил Кромешник, и ставший низким голос его едва не завибрировал, но не ушел в рык. Нет, он не станет на одну ступень со зверем, пока не обратится черной тварью из бездны, пока ярость не сожжет его разум — Хариша для этого было мало. Пока что темный дух слишком хорошо себя контролировал, даже если ночь вокруг подрагивала от его гнева, а свет подозрительно тускнел. — Чтобы убить, — он ни на миг не усомнился в своей способности это сделать. — Или нет. С будущим у нас свои разногласия, видишь ли.

Темный дух посерьезнел и отступил на шаг, потом застыл, как изваяние. Не потому, что испугался Короля Обезьян, конечно, и не потому, что вознамерился уйти. Кромешнику было нужно чуть больше места. Он и так не горел желанием приближаться к возможному противнику, а уж теперь, живой, предпочитал держаться подальше.

— Твой страх, — чуть ли не мурлычащим тоном проговорил Повелитель Кошмаров. — Такая дрянь. Он стал твоим фоновым шумом, махараджа,— снова улыбка, дикая, как оскал, острая, как клинок, — и я вижу пути его воплощения.

Кромешник с некоторой долей оживления решал ментальную задачку: пытаться ли убить Короля Обезьян прямо сейчас и что из этого выйдет? Миром действовать он пробовал, чуть менее приятным миром тоже пробовал, но этого явно было мало. Упрямый человек, по-звериному притерпевшийся к страху; неправильный зверь, по-человечески отвергающий инстинкт самосохранения. Хариш своим едва ли не снисходительным поведением обещал развлечь темного духа. Или разозлить окончательно.

Можно было действовать иначе. Страх — не только удушливый животный ужас, рвущий душу, но и тонкая игла сомнения, впивающаяся в сознание и разрушающая жизнь медленно и со вкусом, незаметно. Вот только на изощренность времени могло и не хватить, не говоря уже о терпении, которое Кромешник в последние дни все чаще норовил потерять. Почти что бездействие, смешанное со злобой, не давало ему покоя.

Пока Король Обезьян продолжал философствовать, Кромешник смотрел сквозь него в будущее. Иными словами — продолжал просчитывать варианты, исходы, повороты событий различной неожиданности. Подобное действо легко могло бы сойти за предвидение, однако результат расчета всегда конкретен, хоть и не всегда, мягко говоря, верен. Сколько раз раздражение сбивало его с мысли, Повелитель Кошмаров даже не считал, но покорно начинал сначала. С краткого "сейчас". Сложно, сложно думать, когда тьма дышит желанием свежей крови.

— Вы, смертные, иногда невероятно прозорливы, — вместо обиды и злости в голосе темного духа звучала ирония. Ложь себе — для него сама эта фраза выглядела несколько странно. Это была одна из вещей, в которых он просто-напросто не видел полезного смысла, как в сне или выпивке. — Почти до правдоподобия. Почти.

Нельзя убивать — вот чем кончилась цепь рассуждений. Решив так, темный дух едва не поморщился от разочарования. Вдобавок, даже решись он — он не знал, как теперь действует проклятие Короля Обезьян. Раньше оно, судя по тому, сколько лет Хариш оставался в живых, спасало от смерти — теперь могло быть то же, однако магия в Сторибруке изменилась. Об этом стоило бы подумать вдали, распробовав вкус всей ситуации. Время пока ждало, средство на случай крайности имелось.

Его с самого начала этой цивилизованной вакханалии не покидало ощущение неправильности. Что-то неуловимо пошло не так и грозило разрушить шаткое затишье, которое темный дух с усилием сохранял. Кто бы мог подумать, каков эффект от не то зверя, не то человека! Всего лишь из-за того, что проклятие связало совсем не тех с совсем не теми.

— Неплохо, — хмыкнул Кромешник непонятно к чему именно. Он был отчасти согласен с оппонентом: делать здесь больше нечего, кроме как действовать на нервы. Это дело Повелитель Кошмаров ценил — когда оно было к месту и не грозило вспышкой ярости всем присутствующим. — Для человека.

Это было своеобразным, но прощанием: Повелитель Кошмаров преспокойно, словно не он минуту назад подумывал разнести все вокруг, развернулся уходить. Даром, что не насвистывал.