ONCE UPON A TIME ❖ BALLAD OF SHADOWS |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » ONCE UPON A TIME ❖ BALLAD OF SHADOWS » БИБЛИОТЕКА ВОЛШЕБНИКА » ORPHAN
С этим ребенком будьте поласковей. Вы имеете дело с чуствительным, легко возбудимым гаденышем.
ORPHAN
♢ П Е Р С О Н А Ж И ♢ | ♢ М Е С Т О И В Р Е М Я ♢ |
Обычно что-то идет не так в коварных планах тьмы. Ну а если что-то пойдет не так в коварных планах света?..
Луноликий должен был спокойно выдохнуть и посчитать этот этап войны завершенным. Видят изначальные силы, он сделал все, чтобы завершить его с минимальными потерями.
Когда Хранители, вооруженные его мечом, идут в завершающий бой, он бы с радостью избавился от всеведения однако все, даже мельчайшие, события, отпечатываются в его памяти с фотографической четкостью.
Луноликий должен был потерять силы - ровно столько, сколько и его темный собрат. Перестать на время быть столь заметным. Перестать быть силой, на которую смертные могут уповать, и вынудить их развить в себе хоть немного самостоятельности.
На случай крайней нужды у него есть команда. Те справятся с поддержанием порядка до тех пор, пока кризис не минует.
Оружие, сотворенное из чистого света, не могло промахнуться – и Кромешник получает тот самый, почти смертельный для них обоих удар.
Почти. Расчет настолько точен, что Луноликий гордился бы собой, не будь все происходящее столь гадко.
Он помнит, что было дальше – просто это перестает иметь хоть какой-то смысл.
Исчезнувший собрат, завершенная война, долгие века для становления человечества – первые строки выбранной им истории начинают проявляться прямо сейчас, но дух окончательно теряет интерес к происходящему в мире смертных.
Для них он сделал куда больше, чем должен был. Шутка ли – ранить (не стоит сомневаться, тот предаст происходящему куда более мрачный оборот) собрата. Единственного, кто вообще способен понять Луноликого. Ради них. Маленьких, хрупких, оскорбительно скоротечных. Никогда не узнающих, что в действительности произошло сегодня.
Светлый знает, что у его решения есть последствия, и значительная потеря силы – самое легкое из них.
Свое пребывание приходится ограничивать единственным миром, разумеется тем, где чувствуется присутствие второго духа.
Удержаться от искушения – невозможно. Луноликий, пока еще дух, отправляется туда, куда ведет его интуиция.
Чтобы охренеть.
Впервые за историю.
Кромешник – ни антропоморфный силуэт, ни дух, ни сгусток Тьмы – мальчишка, внешне почти ничем не отличающийся от смертного.
Светлый пока надеется, что это не более, чем странноватый, направленный на что-то зловещее, план, или временное помешательство собрата, поэтому не спешит обнаруживать свое присутствие.
Однако малолетний Кромешник – вовсе не то, что он ожидал увидеть.
Он не знал, как и во что воплотился, когда объявился посреди дороги; знал, но не задумывался, кем был прежде и почему быть перестал. Он сразу заснул, а проснулся из-за того, что его трясли, призывая очнуться. Люди не могли проигнорировать спящего на дороге мальчишку лет семи, и ни неправдоподобная бледность, ни непроглядная тьма вместо тени, ни треугольные клыки, которыми ребеночек улыбался во сне, их не остановили. Кромешник в ответ на расспросы сонно провозгласил, что хочет спать, что ничей и нигде не живет. Он позволил осмотреть себя, впихнуть в слишком большую рубаху и завернуть в плащ. Потом он опять спал.
Второй раз он проснулся, когда его транспортировщика остановили у городских ворот, отказываясь пропускать вместе с «дьявольским отродьем». О темных созданиях ходили слишком страшные легенды, чтобы стражи могли обмануться безобидным обликом. Когда Кромешник зевнул, вдобавок в сумерках по-звериному сверкнув глазами, на него наставили две алебарды разом. Оружие что-то напомнило ему, и он очнулся, задергался, красочно навернулся с коня, выпутался из плаща и сбежал.
Кромешник бежал, пока город не скрылся из виду, потом остановился и внимательно всмотрелся в восходящую Луну. Она все еще светила. Он попытался позвать так, как привык, но ничего не вышло; поднял руку, будто пытаясь ухватить лунный луч — не помогло.
— БЛАТ! — от истошного детского вопля поднялись на крыло все окрестные птицы, включая дневных. — Бла-ат! Бла-а-ат! Бла-а-а-ат! — призывал Кромешник, нетерпеливо ходя по кругу. Он не хотел понимать, что кричать на ночное светило бесполезно, и смотрел то вверх, то вокруг со смертельной обидой. — Хватит не слышать! — потребовал он, а затем наконец понял, что не один. Кромешник не знал, кто его нашел, и снова уставился в небо. С ужасом. — Твои Хланители хотят меня убить, — он совсем по-человечески захныкал, сжав рубашку на груди. Тьма не выдала деталей, но он помнил. Теперь Кромешник не смог бы сражаться, даже если б умел, это он как раз понимал отлично. А потому сел и отчаянно взвыл: — Они меня залежу-у-ут!
Далее ужас во плоти самозабвенно заливался слезами, размазывая по щекам черноту.
Луноликий держал в памяти, что собрат хитер, изворотлив и способен на любой, даже самый чудовищный план, чтобы добиться желаемой цели. Сейчас, как справедливо подозревал светлый дух, он должен был жаждать отмщения.
Однако щербатый, полный острых зубов рот, да прилагающаяся к этому набору детская картавость слабо вязалась хоть с чем-нибудь угрожающим.
Духу начинало казаться, что где-то он все же просчитался, и теперь, вместе с силой, теряет рассудок, а сейчас, очевидно, бредит и, вероятно, проецирует свое чувство вины в образ очеловечившегося и уменьшившегося темного.
У его совести, оказывается, чрезвычайно звонкий голос – по лесу расходится гулкое, издевательское эхо, подхватившее отдельные звуки и радостно перемешивающее их в нечто малопонятное.
Луноликий решает, что лучший выход – понаблюдать. Бред не может длиться долго, а Кромешник, если это все же часть его замысла, вряд ли долго удержится в образе мальчишки и раскроет обман.
Тот, однако, залился слезами.
Ни попыток вырезать ближайший город, ни призванных кошмаров – только здоровый, искренний рев человеческого ребенка.
Светлый утверждается в мысли, что повредился рассудком.
Особенно в тот момент, когда решает, что ответить на призыв – самое разумное, что он может сделать, а потому – принимает материальный облик, выходя из тени ближайшего дерева.
- Хранители не здесь, - подхватывать парня на руки и успокаивать его в лучших традициях смертных родителей дух не спешит, хотя понимает, что не существует цели настолько желанной и недостижимой, ради которой его мрачный собрат согласился бы на такое выступление. – И вряд ли найдут этот мир. А я, - он показывает пустые руки, словно дело было только в этом, - безоружен. Никто не хочет тебя убить.
Против воли, в голос вплетаются те ласково-успокаивающие нотки, которые могли бы помочь настоящему ребенку.
Впрочем, в глазах Кромешника столько искреннего, действительно детского и безотчетного ужаса, что Луноликой почти готов ему поверить.
Такое чудо, как разгуливающий по земле светлый, вынудило Кромешника перестать самозабвенно реветь. Он все еще всхлипывал, но слушал сосредоточенно, с весьма серьезным выражением перемазанного чернотой лица. Жидкость капала вниз, впитывалась в почву и насыщала траву перед ним глубоким темно-синим цветом. Темная эссенция должна была стать неотъемлемой частью чудовища, в которое он превратился бы, и отравлять все живое и неживое вокруг. Однако стала лишь аналогом слез.
Как ни странно, именно после доказательств безоружности ему опять стало страшно. Для темного духа в новинку было смотреть на кого-то так же, как детеныши смертных смотрели на него самого, но он этого не осознавал. Он лишь помнил, какой природы было оружие Хранителей и что духу руки для удара не нужны. Страх перед светом очень быстро стал очень частым, и Кромешник поспешно смял его, как бумажный лист. Не сбылся тот надлом, из-за которого воплощенный ужас мог бы всерьез схлестнуться с самим собой.
— Неплавда, хотят! — запоздало возмутился Кромешник и даже стукнул кулаком или, с поправкой на реалии, кулачком по земле. Ни в чем не повинная поганка была зверски раздавлена, а жестокий убийца бессердечно наступил ногой на ее останки, когда вставал.
Теперь Кромешник думал не так, как раньше. Хранители хотели его убить, потому что плохие, потому что злые почти-люди, и точка. С Луноликим эта закономерность не работала. Взятое у смертных понятие семьи сплавилось с исконным убеждением, что война между светом и тьмой ненормальна, а то и невозможна. Этот мысленный сплав авторитетно заявлял, что светлый не может желать Кромешнику смерти, потому что не может быть плохим, потому что брат, а не какой-то глупый смертный.
— А ты им помогаешь, — обвинил Кромешник, но так растерянно, что обвинение обвинением вовсе не прозвучало. Возмущение сменилось смесью боли и обиды. Он, правда, не знал, что это за чувства, ибо раньше их не ощущал, но попал в их безраздельную власть. — Я тебе мешаю? Тебе больше не нужен блат?
Кромешник – воплощение всего ужаса всех известных и канувших в небытие миров – негодующе стучит вымазанным в черных слезах кулачком по траве.
Луноликий не знает, смеяться ему или предпринимать попытки сохранить оставшийся рассудок, потому что, с наибольшей вероятностью, он медленно скатывается в безумие, поглощенный чувством вины.
Кромешник – концентрированное умение жонглировать словами и смыслами – снисходит до аргументов столь наивных и простых, что у светлого духа не находится желания ему возражать. Главным образом потому, что собрат столь уверен в своем отрицании, что вряд ли это можно решить хотя бы одним днем, а спорить с кем-то, кто выглядит словно человеческое дитя, да еще в полную силу, Луноликий совершенно точно не сможет.
Вспышка – едва ли это можно назвать гневом – возмущения грозит окончится новым слезоразлитием, и светлый не готов поручиться, что его пошатнувшаяся способность воспринимать реальность адекватно сможет подобное пережить.
Он опускается перед мальчишкой на корточки.
- Кромешник, - ну вот, он и признал это странное создание тем самым темным духом, что, следуя собственному упрямству, едва не уничтожил известный им порядок, - ты не можешь мне мешать. Только не ты, - выходит, нужно сказать, удивительно искренне. Светлый бы очень хотел избавиться от подсмотренных у смертных воркующих ноток, но это, видимо, слишком прилипчиво, и исчезнет в тот самый момент, когда собрат вернется к нормальному состоянию.
И когда это будет?
Будет ли вообще?
И если да, ему рассчитывать на местный жизненный цикл, или сразу настраиваться, что взрослеть темный дух будет невероятно медленно, учитывая отпущенную ему вечность.
И если это так, как объяснить это Хранителям и не дать излишне ретивым защитникам смертных причинить вред безобидному – сейчас, во всяком случае – духу.
Вопросов становится все больше с каждой минутой, а вот поиск ответов может занять долгие годы.
- Это все…не так важно, - по привычке, Луноликий разговаривает сам с собой, прерывая поток отдающих паникой мыслей. Как бы все не сложилось, разбираться придется по мере того, как вещи начнут случаться. – Как ты себя чувствуешь сейчас?
Когда светлый дух оказался близко, Кромешник... не предпринял никаких попыток защититься или атаковать. Только смотрел во все глаза, не помня иного случая, когда они бы сталкивались, оба материальные.
— Холошо, — с некоторым сомнением смирился Кромешник, словно ребенок, который увидел, как родители подкладывают под ёлку подарок. Которого пытаются убедить, что Санта "просил передать". Правда, сами традиция и второе имя Ника возникнут еще нескоро. И сомнения, и зародившаяся было истерика унялись, убаюканные. Кромешник еще мог бы допытаться, почему да зачем, но для него уже существовало лишь два итога: либо Луноликий ошибся, либо Хранители напортачили, — третьего не дано.
Его снова увлекло любопытство. С самого начала, стоило появиться во Вселенной новому, темный дух стремглав бросался разбираться, что это, как работает и почему не иначе, а если откладывал изучение, то ненадолго. Вечное желание знать больше, чем раньше, а потом еще больше, возможно, и сделало его ребенком, но сейчас Кромешник не думал о столь зыбких возможностях и, конечно, не подозревал, какие думы обуревают брата. Его больше интересовало, какие на ощупь светлые духи, когда ходят среди смертных.
— Мне чего-то не хватает, — доверительно сообщил Кромешник, забыв уточнить, что там не важно, — это же не важно, — и вытер руки о рубашку. Резкую слабость после недавнего подобия битвы сложно было пропустить, но ему удалось. — Спать хочу, — продолжил он и со всей детской беззастенчивостью потыкал в Луноликого пальцем. Ни палец, ни Луноликий не пострадали. — И тепло! — едва не по-кошачьи замурчал темный дух, уже обнимая светлого, нисколько не заботясь тем, что самым жестоким образом ломает свой предыдущий, ужасающий, образ.
— А ты? Если мне тепло, тебе холодно? Но если тепло — это не жалко, тогда... Не совсем холодно? Ты можешь замелзнуть? И почему ты большой, а я нет?
Внезапно внимание Кромешника привлек огонь, вспыхнувший где-то далеко в лесу, а то и в городе, и он перестал радостно виснуть на жертве. Он умудрился не заметить Луноликого, пока тот сам не подошел, но небольшое, в сравнении, пламя почуял сразу. Тепло Кромешнику явно нравилось, но от жара он предпочел сбежать.
— Надо домой, — решил темный дух: — Пошли домой!
Он настойчиво потянул Луноликого дальше в лес. Как маяк в темноте, только совсем наоборот, поблизости приветливо налился нездешней чернотой ход под землю. Что же еще, кроме своих мрачных Подземелий, Кромешник мог почитать за дом?
Светлый едва заметно усмехается, услышав заявление про «чего-то не хватает». Он, не напрягая память и не повторяясь, мог бы составить список из пары десятков пунктов, в котором потеря силы стояла бы на одном из последних мест.
Сделать это Луноликий не успевает - желтоглазое создание, хоть и не в полной мере, начинает соответствовать воспоминаниям духа о собрате и, теперь с действительно детской непосредственностью, пытается исследовать его физическую оболочку, пока что ничем не отличающуюся по свойствам от тела любого человека, не забывая, со странным возбуждением, сообщать светлому о каждом из своих желаний.
Стоило признать, что ничего зловещего в них не было.
Себя дух осознает уже спустя какое-то время, осторожно обнимающим худощавого мальчишку. В голове – звенящая, бесконечная пустота. Окружающее кажется зыбким, словно он приходит в себя посреди собственного же сна, чужой голос дробится, множится, перекрывая сам себя, но ему все же удается распознать.
-… ты большой, а я нет? – Пробивается сквозь мешающие восприятию помехи. Он сам будто состоит из двух частей. Рассудок кричит, что все это, наверняка, будет ловушкой, и темный лишь прикидывается, играя на его заведомо слабых сторонах, чувства, с другой стороны, призывают отбросить все сомнения, и поверить созданию с акульими зубами. Разве не этого он всегда хотел?
Светлый опускает голову, зарываясь в темные, давно не мытые, волосы его неожиданно младшего брата – признает поражение, признавая все происходящее реальностью.
Это так приятно, что даже если следующим жестом Кромешник вонзит ему косу в грудь, Луноликий не будет разочарован.
- Я бы и сам очень хотел это знать. Так получилось. И пусть так будет.
Он всегда хотел, чтобы пропасть, разделившая его с собратом, исчезла, и, не важно по какой причине, сегодня это произошло.
Он совершенно не знает, что делать с подрастающим Темным духом, но уверен, что нужно держать его подальше от людей и Хранителей – поэтому, без доли сомнений, шагает в Подземелья.
- В последний раз я был здесь так давно, что уже и не вспомнишь, - замечает дух, наблюдая за тем, как закрывается проход в мир людей.
Теперь Кромешник в безопасности, а он, в противовес маленькому темному, почти лишен сил.
Как и собрат, посещавший в незапамятные времена его обитель.
Кругом слишком много тьмы, но, пока Луноликий сжимает крохотную ладонь, его это не волнует.
- Тебе не было здесь одиноко?
Ему – было. Настолько, что не нашлось никого, кому можно было бы об этом рассказать
Отредактировано Daniel Brayant (27-04-2019 15:42:17)
— Я помню! Здесь все поменялось, — Кромешник коварно заулыбался, насколько искра восторженной радости, пробившаяся сквозь внезапную сонливость, вообще могла сойти за коварство; он представлял, сколько самых разных интересных вещей, и редких, и страшных, и почти невозможных, и им же созданных, сможет показать. Вопрос вывел Кромешника из фантазий, и он комично по-взрослому нахмурился. Он помнил, что проводил здесь много времени, особенно во время какого-нибудь затяжного эксперимента, а после того, как перестал слышать брата, совсем редко выбирался на поверхность. Теперь он не понимал, почему так поступал.
— Я шел в голы, когда было, — признался темный дух, а потом вспомнил обрывы, утесы, снежные пики, каскады облаков высоко над землей, чистый до звона воздух, огромное пространство под ногами и безграничное небо над головой. Вспомнил почти вопиющую свободу. Он захотел движения, снова потянул вперед, и тьма мягко заворочалась вокруг, пропуская. — Они такие класивые! А еще снег очень ялкий, а на небе звезды, и что-нибудь внизу еще голит. Везде.
Активно жестикулируя, указывая то вверх, то вниз, то еще куда-то, — тьма везде была одна и та же, — он проделывал это одной рукой, потому что, вспомнив одиночество, отпускать брата не захотел. Почти неощутимая перемена пространства вокруг и разговор явно не могли утомить Кромешника, особенно в его стихии, однако он все чаще тер глаза, подавляя желание зевать во весь рот. — Вот... Я знал, что ты есть, и не было одиноко,
С тех пор, как его посетила мысль о тишине, Кромешник уже не мог от нее избавиться.
— Блат, почему ты не отвечал, когда я звал? — наконец спросил он, полусонно-полутревожно вглядевшись в лицо светлого. Правда, вскорости сон обуял его настолько, что слушать пришлось с закрытыми глазами, а стоять — опираясь на спутника. — Я очень хочу спать, — полувнятно пожаловался Кромешник, когда уже не смог разобрать ни слова. Шевеление тьмы остановилось, и она отступила от жаркого рыжего свечения, которому в обиталище темного духа, казалось бы, совсем не место. Он и сам, приоткрыв один глаз, посмотрел на полосу лавы, разрезавшую большую пещеру, с неприязнью. Однако уйти уже было бы трудно: ходов в пещере не было, а Кромешник окончательно заснул.
Зато с усердием закопошились его соседи. Подземелья только постороннему да с первого взгляда казались пустыми и необитаемыми. Эта часть их кишела извращенной жизнью, не-жизнью и нежитью. Кишела всем, чье уничтожение не сбылось, потому что темный дух не стал бессознательным средоточием слепой ярости. Всем, что теперь не понимало, если умело понимать, куда делся зловещий почти-бог их катакомб. И всем, что очень не любило гостей.
Луноликий смотрит на искреннюю, полную торжества, улыбку брата – и мягко треплет его по голове.
В любое другое время, светлый дух должен был заподозрить ловушку.
Особенно когда маленький проходимец за руку ведет его в единственное место во всех мирах, где светлых дух практически бессилен.
Он помнит, как посещал эти подземелья ранее: когда их повелитель еще считал его другом. Тени, как и сейчас, шипели из-за границы света, но, послушные воле создателя, не смели и помыслить о том, чтобы причинить духу вред.
Сейчас все несколько иначе, и темное воинство замерло, предвкушая и недоумевая: вот он враг, прямо здесь, так почему же предводитель не отдает приказ?
Их маленький вождь в это время слишком занят описанием гор. Луноликий осторожно, почти незаметно, трогает тысячелетиями ранее оборванную связь и видит его глазами. И сверкающее великолепие ледников, и величественную статность укрытых снегом вершин и жестокое, выверенное одиночество смотрящего, лишь оттеняемое мерцающим теплом далеких городов.
В этом они были похожи, хоть и воспринимали реальность несколько отлично.
Луноликий бы понял того, почти ставшего врагом, Кромешника. Этому же – сопереживает, словно точно так же в одиночестве бродит среди хребтов.
- Я не слышал, - честно отвечает светлый дух, придерживая малыша за плечи. Для него открытие, что собрат – звал.
Так же, как и сам Луноликий.
Он-то думал, что связь оборвана со стороны темного, но младшему, кажется, не с чего врать. А значит, есть сила, которую оба духа не приняли в расчет.
- Значит, отдыхай, - светлый дух обнимает мальчика, своими руками и телом создавая ему подобие постели.
Тревожный свет лавы отгоняет утробно рычащих в темноте теней – странно, что во владениях собрата вообще отыскалось подобное место. В обители Луноликого теней не было, но когда-то это не волновало никого из них.
По всему выходит, что в этих подземельях светлому радо единственное существо.
И он считает, что этого более чем достаточно.
Как и всякий уважающий себя ребенок, пусть даже ребенок странного происхождения, Кромешник спал беспокойно; или в том была повинна близость распалявшихся все больше тварей. Довольно долго он всего лишь безобидно сопел, погружаясь в глубины сна, но затем начал беспрестанно ворочаться, пихаясь, вытягиваясь и изворачиваясь всеми мыслимыми способами. Проделывать то же немыслимыми способами ему по-прежнему мешало нечто, что вынуждало сохранять нынешний облик. Периодически он во сне бросал какие-то фразы, совершенно бессмысленные. Жителей Подземелий это представление заинтересовало до крайности, и если самым агрессивным хотелось сию же секунду напасть, то прочие таращились из темноты газами или прочими органами восприятия. Не все из них остерегались света и огня, но большинство не приближалось.
Меньшинство, представленное двухметровой сколопендрой, подползло поближе. Причина такой смелости была проста: насекомое было слишком тупым, чтобы в полной мере осознавать происходящее. Никто ее не остановил, но зато подорвался темный дух. Приподнялся, уставился в пустоту бессмысленным взглядом, сполз обратно и прижался к брату, тонким со сна голосом буркнув вполне осознанное: "Змейка". Не просыпаясь. Не произошло ничего магического, а сколопендра бодро шевелила не то ногами, не то челюстями, поди ее разбери.
А потом лава начала слегка бурлить, пол — слегка дрожать, а тени — слегка бесноваться. Из лавы показался длинный раздвоенный язык, затем пасть и наконец голова громадной "змейки". Змея, с чешуи которой стекала лава, а из ноздрей шел дым, лениво сожрала насекомое, не менее лениво поползла по полу, обогнула духов, отрезая от прочих тварей Подземелий, и умостила морду на изгибе своего тела. С того момента Кромешник спал спокойно.
В Подземельях время текло незаметно, но когда темный проснулся, в нем не было ни тени усталости и ни намека на возвращение к себе-прежнему.
— Доблое утло! — эхом прокатилось по опустевшей пещере, когда мальчишка вскочил и стянул с себя позабытую человеческую рубашку, под которой обнаружились очертания какой-то неопределенной одежды, сплошь залитые черным. Почему именно так, он и сам не знал, только заинтересованно потер одну босую ногу о другую, разглядывая, и потрогал вроде бы рукав. Пальцы утонули в черноте, что привело Кромешника в восторг.
— Блат, тут змейка живет, — поделился он, в упор не замечая чешуйчатую громадину, за это время слегка поостывшую.
Повелителю кошмаров снились дурные сны. Заподозрить собрата, пусть и изрядно уменьшившегося, в избытке совести, Луноликий не мог, даже подключив все имеющееся воображение, значит, в жизни Кромешника случилось нечто настолько ужасное, что до сих пор исподволь, незамеченное им самим, влияет, стоит темному духу ослабить бдительность.
Одна версия у светлого, разумеется, была, но в обрывочном бормотании, что изредка почти принимало форму слов, не было ничего похожего на «меч» и «предатель». Это, конечно, успокаивало, но поднимало ряд других вопросов: что могло так потрясти того, что большую часть существования провел рука об руку со всеми земными пороками и страхами, что он до сих пор не может успокоиться.
Ответить, пусть даже и себе, Луноликий пока не мог, и, следуя заветам смертных, осторожно поглаживал брата по голове, хоть и понимал, что никакой существенной пользы это принести не может.
Наиболее наглые тени решили попытать удачу и попробовать духов на вкус – субординация в подземельях, как и раньше, никуда не годилась. Осторожно высвободив руку, Луноликий собирает тревожный красноватый свет – тратить собственные, крайне ограниченные в текущих условиях, силы на подобную мелочь совершенно не хотелось.
Однако, не пригодилось и этого: Кромешник, как исконный обитатель подземелий, прекрасно умел восстанавливать в них порядок, в каком бы состоянии не находился.
Отобедавшая змея некоторое время смотрит на Луноликого, пробуя воздух рядом с ним раздвоенным языком – дух ждет вердикта. Возможное противостояние так и не случается – чудовище мирно укладывается кругом, а светлый расслабленно откидывается на огненный бок, пытаясь понять, что именно происходит в обители брата.
Тени, конечно, склонны проявлять некоторую вольность, но раньше не пытались сожрать никого из них. Луноликий хмурится, пытаясь отыскать в мирно сопящем ребенке хотя бы намек на ответ, но тот, до своего пробуждения, больше не издает ни звука.
И с каких это пор Кромешника успокаивают тепло и свет?
- Ее было трудно не заметить, - светлый дух указывает себе за спину, где, сквозь остывший сероватый бок, все еще просматриваются огненные прожилки, однако увлеченный каким-то странным экспериментом с одеждой мальчишка мог бы пропустить затмение солнца, не то что подобную мелочь. – Давно она здесь живет? Откуда появилась?
Тени, хоть и притихшие, вовсе не кажутся покоренными, и Луноликого куда больше волнует не вопрос собственной безопасности, а состояние собрата.
Кажется, что-то здесь сошло с правильного пути задолго до его вмешательства.
- Кромешник, - брат играет с собственной тьмой. Забавно и странно. Прерывать его не хочется, но выяснить события недавнего прошлого все же необходимо. Светлый дух ловит маленькую ладошку, разворачивая брата к себе. – Как у тебя дела с тенями? Ничего нового не происходило? Мы давно не вделись, мне интересно.
Луноликий осторожен и старается задавать вопросы так, чтобы невольно не подтолкнуть темного духа к какой-нибудь мысли, способной исказить истину.
Темный дух взглянул на змею, наконец заметив ее, и повернулся кругом, разглядывая матовую чешую, в алом свете бурую, изгибы огромного тела и угловатую морду. Змея не посмотрела в ответ. Твари, живущие в темноте, не привыкли пользоваться глазами.
— Тлудно сказать, когда, — пожаловался Кромешник. Во всех мирах время шло по-разному, а здесь, как правило, и вовсе каким-нибудь изменчивым, как сам мрак, образом. Но мало того, теперь он с трудом мог бы подсчитать, сколько и где прошло лет, не то что дней. Раньше на то требовалась лишь секунда. — Я взял яйцо из гнезда, остальные были лазбиты. Я думал, она не лодится, но она выжила, и я ее подкалмливал, сюда плинес. Тут не так холодно из-за лавы. Вон она какая длинная стала!
Кромешник с воодушевлением и даже гордостью развел руки в стороны, на миг оставив в покое одежду, словно собирался обнять уже змею, прошивающую неподвижный воздух языком. Остальные твари с их воистину зловещим затишьем, казалось бы, нисколько его не занимали, и он снова увлекся попыткой сделать что-нибудь с черным рукавом. Ничего определенного у него не вышло, главным образом потому, что его отвлекли.
— Тени... Я ими уплавляю, — темный дух не проявлял никаких признаков беспокойства. Его не взволновали ни вопросы, ни незапланированный разворот, в Подземельях он чувствовал себя в полной безопасности. Может быть, ему было чего опасаться в любом месте во Вселенной, но не во тьме. — Очень много нового было, — вдруг произнес Кромешник растерянно. — Но я не помню...
Извечным спутником темного духа был острый, как кромка льда, разум, позволяющий осознавать мельчайшие изменения обстановки. В мальчишке, который от напряжения мысли то хмурился, то дулся, не было ни прежней остроты, ни прежнего холода. Зато было желание взбудораженно трясти брата за руку по причине и без нее; все-таки чаще по причине.
— Блат, я же не умею забывать! — не преминул он поделиться невероятным открытием невероятной же давности. — Почему я не помню? И сплю? Что со мной не так?!
На деле странностей было гораздо больше. Осознание их подкосило его уверенность в себе и в мире настолько, что Кромешник совсем потерялся. Если он может спать, если забывает, если не может думать как раньше, если у него есть дыхание, которое может сбиться, как сейчас, а энергия внутри струится по кругу, подобно крови — что он теперь такое?
Как всегда, при попытке ответить на самый простой вопрос, возникли непредвиденные трудности, и, если к ряду изменений в темном собрате Луноликий был непричастен, все происходящее сейчас – его рук дело.
Совершенно непредвиденное. Этого не должно было случиться. Кромешник не должен был стать ребенком, он – вновь оказаться в подземельях, тени – вести себя до странности свободно.
Огромная змея, пригретая из чистого любопытства, с другой стороны, вполне вписывалась в бесконечный поиск темным духом новых знаний и ощущений. Но это было давно.
Сейчас перед ним испуганный мальчишка, требующий немедленных объяснений, которых у Луноликого не настолько не было, что он не мог даже предположить, откуда стоило бы начать поиски.
Именно сейчас ему остро не хватает въедливого внимания повелителя кошмаров. Тот умел замечать нюансы, которые светлому казались незначительными.
Его же современной версии были необходимы внимание, забота и правда. Духу не хватало всего-то трети для того, чтобы привести все к гармонии.
Как и всегда.
Рукой, в которую маленький темный дух еще не усел вцепиться и начать трясти, он гладит мальчишку по голове. Привлеченные страхом своего повелителя тени зашипели, но все еще не придвинулись дальше безопасного расстояния.
- Я пока что не знаю, брат. Но мы это обязательно выясним.
Луноликий прислушивается, стараясь отыскать в собрате сбой. Дефект силы. Изъян в сущности. Ошибку.
И не видит никаких отклонений от нормы, кроме того единственного, что он сам же и внес. Каким-то парадоксальным образом, Кромешник, вместо того чтобы сохранить сознание и жить со знанием, что даже самые близкие могут предать, решил не помнить этого вовсе.
Упрямый, склонный к авантюрам…мечтатель.
Огромные, полные черных слез желтые глаза смотрят на Луноликого с такой надеждой, что ему становится больно. Ведь, если отбросить все благородные цели и мотивы, темного духа он действительно предал.
О чем малыш еще не знает. И не умеет бояться его.
Сквозь вырез хламиды, в которую решил облачиться темный дух, виднеется кожа. Гладкая, без следов.
Луноликий прикладывает руку к ране, нанесенной его силой. Едва ощутимо, но явно, как приговор, чувствуется отблеск света.
В добавок ко всему, Кромешника он еще и отравил.
- Больно? Что чувствуешь?
Кромешник реагировал на происходящее пусть и с куда меньшим, чем нормальный ребенок или любой человек, но все же ужасом. То, что страх всегда находился во власти Повелителя Кошмаров, ничуть не умаляло остроты чувства. Всё, что только может бояться, боится — он мог. Казалось бы, известный противовес страха, надежда, наоборот, ему была незнакома. В ней и не было никакой необходимости раньше. Однако сейчас Кромешник надеялся, что брат что-нибудь придумает, так самозабвенно, что перестал бояться, что с ним, или с ними обоими, может произойти что-нибудь плохое. А потом снова боялся и опять надеялся. Подобный каскад сам по себе его ничуть не смущал.
Темный дух как мог терпеливо стоял и даже перестал трясти Луноликого, понимая, что происходит нечто важное — не понимая, что именно происходит. Точно так же Кромешник не понимал, что, изменившись, перестал воспринимать многое из того, что раньше представлялось элементарным. Он помотал головой вместо ответа на вопрос: ему не было больно.
— Я не знаю, как это. Шебуршит, — неуверенно признался Кромешник, переступив с ноги на ногу. "Шебуршало" с каждым мгновением активнее и больше: сначала где-то в груди, потом в животе, в плечах. Когда незнакомое ощущение дошло до горла, темный дух замер с отсутствующим выражением лица, а затем... Оглушительно чихнул, отчего замершие было в предвкушении тени отступились и зашипели громче. Так громко, что Кромешник наконец обратил на них внимание.
— Чего это?! — обиженно и возмущенно воскликнул он, и, не задумавшись даже, сначала шагнул от брата, а затем, наконец-то проявив схожесть с прежним собой, тенью мелькнул за охранное кольцо змеиного тела. На тени это произвело некий мрачный фурор, в темноте началось массовое движение, что-то зловеще зашумело, зашипела и затлела активнее змея, завихрилась тьма, но потом все вдруг смолкло.
— Блат! — тут же раздалось торжественное, и из темноты вышел маленький Повелитель Кошмаров. Сам. Целый и невредимый. Он уже не валился с ног и не боялся, он все еще был темным духом, а Подземелья все еще принадлежали ему: у прочих местных обитателей была возможность в этом убедиться. В руке его зажата была, быть может, конечность, а быть может, хвост притихшей слабооформленной твари, которую он волок за собой. — Блат, они! Они хотят длаться! — продолжал негодовать Кромешник, подтаскивая слабо трепыхающееся существо поближе. Меж тем тьма вокруг не прекращала движения, скрадывая очертания гигантской змеи, лаву, пещеру, снова меняя локацию. На сей раз темнота не рассеялась, но она нисколько не мешала понять, что они оказались на импровизированном промозглом кладбище с впечатляющим количеством разложенных в некоем сложном порядке нетленных останков. Попытки теней взъерепениться в сознании Кромешника закономерно вели сюда.
Светлый дух, если упустить несколько исключений, легко мог понимать любое живущее во всех мирах создание. Их проблемы, сомнения, страхи, радости и поводы гордиться были ему близки и не требовали дополнительной расшифровки.
Когда-то давно, настолько, что сейчас уже и не упомнить, он так же понимал темного духа. Впрочем, «понимание» - бесконечно далекий от истины термин. Он чувствовал темного духа: желания, порывы, озарения, интерес – все, что начиналось в нем, продолжалось в Луноликом, и обратное было так же верно.
В реалиях настоящего глупо было бы рассчитывать на подобный уровень понимания, но и быть готовым к услышанному тоже оказалось выше сил светлого духа. Что, во имя равновесия, мог подразумевать собрат своим «шебуршит»?
Что ему больно? Страшно? Он чувствует изменения? Рана болит?
Прежде, чем светлый дух успевает задать уточняющий вопрос…брат оглушительно чихает, и выглядит при этом настолько взволнованным, словно, как минимум, находится на пороге величайшего открытия. Луноликий не знает, смеяться ему или бросаться утешать малыша, однако пришедшие в нездоровое возбуждение тени вынуждают переменить планы.
Веселье, похоже, заканчивалось.
- Кромешнник! – светлый шагает в темноту, не то намереваясь спасать брата от теней, не то их – от повелителя, решившего, что лучшее решение проблемы – разорвать ее на неспособные сопротивляться части. И, возможно, удаляться от единственного, хоть и не слишком яркого, источника света, было не самым тактически верным планом, но изменчивые тоннели все решили по-своему.
На кладбище света нет вовсе, кроме того, что все еще теплится в Луноликом. Ощущения – пренеприятные, и уж явно никак не способствующие драке.
Во-первых, светлый точно не в том состоянии, чтобы долго выдерживать полномасштабную атаку кошмаров. Во-вторых, и это важнее, неизвестно, как подобное решение воспримет Кромешник. Вообще-то, в нормальном мире, ему должно быть все равно: себя от теней темный дух отделял четко, но, пребывая в образе ребенка, который, кажется, действительно не понимает, что кругом происходит, мог и решить, что светлый решил напасть именно на него.
Луноликий опускается на корточки рядом с малышом, снизу вверх заглядывая ему в глаза. Шипение становится более угрожающим, но пока еще достаточно далеким, чтобы позволить себе его игнорировать.
- А чего хочешь ты? – вот будет номер, если кошмары нападут на их прародителя, приняв временное, - светлый очень надеялся, что временное, - изменение формы за постоянную слабость. – Попытаемся их обуздать или примем бой? С чего они вообще решили нападать?
Мягко, очень мягко, словно они решают увлекательную, но никак не влияющую на их жизни загадку, а не находятся посреди подземелья Кромешника, окруженные тварями, которые вполне могут попытать удачу.
Кромешник с крайне задумчивым видом перебирал руками материю, из которой состояла тень, что явно доставляло последней отнюдь не приятные ощущения: существо онемело и не смело сопротивляться, но довольно красноречиво корчилось и извивалось, буквально ломаясь изнутри. Словно ребенок, споткнувшись о свою игрушку, решил в порыве обиды расколотить ее о землю. Возможно, так оно и было.
— Они мне нужны, — твердо сказал темный дух и, ведомый этим решением, отпустил многострадальную тень. Она тут же шмыгнула прочь, в темноту, а Кромешник вытер руки о подобие одежды. В том не было никакой необходимости, тьме нечем испачкать тьму, но он этот нюанс явно не учел. — Они должны защищать меня, — поведал он словно бы большую тайну и тут же с искренней досадой добавил: — Но не от тебя же!
От чего, или кого, и когда планировал защищаться тот темный дух, которым он не так давно был, предчувствовал ли, готовился ли он к произошедшему, оставалось загадкой. Равно как и то, не ошибался ли нынешний Кромешник в своих очень уж уверенных выводах. На его лице отразилась тяжкая работа мысли, а затем он немо, но ощутимо позвал кого-то из темноты. Тут же, шипя, приблизилось несколько кошмаров. Затем они отдалились, переместились в сторону и снова отдалились, повинуясь все той же тихой неотвратимой силе, но не перестали исходить угрозой и ни на секунду не прерывали предупреждающего шипения.
— Блат, ты опасный, поэтому я не могу их успокоить, они устлоены по-длугому, — с видом довольно-таки важным пояснил Кромешник. На миг его лицо озарилось торжеством, ведь он понял, что и почему происходит. В следующий миг он, почувствовав некоторое несоответствие, нахмурился. — Блат, ты опасный?
Темный дух попятился, ступая по костям, трещащим под его весом, — раньше он не весил ничего, — но остановился, все еще не изъявляя желания бежать; о нападении не шло и речи. Он смотрел с тревожным любопытством, одновременно прекрасно осознавая, чем чреват свет, и... Никак не соотнося это с Луноликим. Оборванные концы двух мыслей никак не желали совпадать и связываться самостоятельно, и Кромешник ждал ответа. Вовсе он не ожидал, что кости, на которые он встал, окончательно проломятся, и он со звуком, больше прочего напоминающим писк, отскочит, взметнув искрящие клубы какого-то мистического праха. И вряд ли он сознавал, что это способно заставить некоторые из останков сконструироваться в малоприятных немертвых созданий.
— Ой, — прокомментировал темный дух, пока ходячие скелеты тупо тыкались в стены и друг друга, сыпались и снова собирались и грызли оставшиеся кости. Это ничуть не пугало его, но вдруг напомнило о чем-то важном. — Я хочу есть!
- Могу быть, - Луноликому не слишком нравится это признание, но врать этому изменившемуся, бесхитростному Кромешнику, почему-то не хочется. Было ли дело в его безоглядном доверии, странном, совсем не похожем на прежнего повелителя кошмаров поведении, или неуместных, неизвестно откуда взявшихся, человеческих привычках, вроде желания схватить за руку, спать или называть «братом» - с этим светлый дух разберется позже, а пока надеется, что, когда все вернется на круги своя, между ними останется хотя бы крупица искренности. – Но, если они не нападут, я тоже не буду ничего предпринимать.
Кто знает, как отреагирует Кромешник, если светлый, пусть и из лучших побуждений, решит испепелить его созданий.
Все указывало, что этот шумный острозубый малыш не помнит последних событий и Луноликий, как бы малодушно это ни было, хотел продлить это состояние. Века молчания, оставили на нем отпечаток, и теперь возможность поговорить с собратом, даже если все, что в нем осталось от Бугимена – желтые глаза на человекообразной форме, становилась поистине драгоценной.
Ради такого не жаль даже спуститься во враждебные подземелья, но это утверждение верно лишь до тех пор, пока темный контролирует кошмаров, а в том, что это будет удаваться ему долго, дух совсем не уверен. Тени, казалось, присматриваются к повелителю, отыскивая признаки слабости, но, по счастью, не находя – надолго ли?
Вновь нашедший себе приключения- хоть это остается прежним – Кромешник издает какой-то тихий, не то удивленный, не то испуганный, звук, и Луноликий спешит подхватить его под руку, чтобы не дать свалиться в кучу праха и костей. Окружающий пейзаж вызывает некоторую брезгливость, и светлый с радостью отправился бы в места более спокойные. Не к себе, разумеется – там брату, вероятно, будет так же неуютно, как и ему сейчас, но мир смертных кажется приемлемым компромиссом.
- Есть? – и чем, спрашивается, нужно кормить впавших в детство темных? Дурными снами младенцев? Куриным супом? Кровью висельников? Вариантов много, а выяснять придется опытным путем. – Ну что же, я знаю место. Возьми с собой пару питомцев на всякий случай.
Светлый дух смотрит вверх. По умолчанию предполагалось, что подземелья находятся ниже мира смертных, хоть это, конечно, простая условность.
- Нам придется подняться наверх.
Облик собрата может навести смертных на неприятные мысли. Луноликий лишь мельком глянул на уровень их развития и, кажется, люди как раз достигли той стадии, когда лучшим способом борьбы с неизвестным считается огонь. Дикое, оскорбительное верование.
- Не беспокойся, ничего плохого они тебе не сделают. Примут за своего.
Переделать Кромешника невозможно, но заставить смертных видеть вместо желтых глаз светло-карие – легко и просто.
Нужно добраться до таверны, и уже там решить, чем питаются маленькие темные духи.
Сам Кромешник и отдаленно не представлял, чем должен утолить медленно нарастающий голод. Это чувство было не слишком хорошо ему знакомо. Он только знал, что голоден, и обрадованно заулыбался, поняв, что брат знает об этом больше. Прозаичные мысли вроде вопроса «Откуда светлый дух знает, чем кормить темных?» его не мучили. Знает и всё. Кромешник немало увлекся отбором тварей, которые должны были сопровождать их, определяясь между самими забавными и самыми большими. Он едва не упустил что-то интересное, и поспешно уставился на потолок. Как ни странно, Луноликий явно видел там больше, чем он. Темный дух, к немалой своей досаде, не заметил ничего, кроме самого потолка. Даже никакого интересного камушка.
Несколько секунд он пытался решить, какой верх и насколько высокий нужен, но все же догадался, что ни потолок, ни какие-нибудь вершины тут ни при чем. Да и какую, спрашивается, еду можно найти наверху, кроме снега, или облаков, или звезд? Кромешник решил, что снег и облака невкусные, а звезды на роль завтрака не годятся, потому что это звезды. Оставалось только то, что между ним и верхом.
— Там люди, — жалобно напомнил Повелитель Кошмаров, едва тьма скрыла скелеты, в тот же миг открыв небо: они оказались в заброшенной ловчей яме с обломанными кольями. Он никогда не боялся людей, но помнил, как часто они первым же делом хватают какую-нибудь железку или головешку и невежливо тыкают ею и в него, и в его кошмаров, стоит только показаться поблизости. В тех немногочисленных случаях, когда не падают в обморок или замертво от страха. Конечно, Луноликий попытался его успокоить. И, конечно, был понят немного совсем неправильно.
— Нет! — едва не вскричал Кромешник, подскочив на месте, что звучало, конечно, совсем не грозно, но очень обиженно. И вовсе не испуганно: он не боялся, что люди нападут на них с братом, он возмущался. Едва не задохнулся от возмущения, даже покраснел, хотя этому цвету, казалось, неоткуда взяться. Как это, его — и примут за своего, за человека? Нечисти на смех. Быть такого не может. Это не нравилось ему куда больше, чем какие-то головешки, и темный затараторил: — Я не похож на них! Блат! Не похож же! Как тебе это плидумалось?!
Совсем не похожий на человека дух весьма и весьма по-человечески надулся, и дулся бы, как знать, еще целых минут десять, если бы не был голоден. В столь тяжких условиях смертельная обида длилась ровно столько времени, сколько понадобилось ему, чтобы сформулировать почти настоящую почти угрозу: — Вот возьму и съем какую-нибудь… Человеку! Живую!
Вы здесь » ONCE UPON A TIME ❖ BALLAD OF SHADOWS » БИБЛИОТЕКА ВОЛШЕБНИКА » ORPHAN
