Из-за чего они повздорили, не имело значения. Им достаточно было просто оказаться на расстоянии ближе пары кварталов, чтобы, несмотря ни на какой договор и ни на какие обстоятельства, разразилось противостояние. Иногда — молчаливое, иногда — устное. Маленькие стычки не стали рутиной, но приобрели некоторую обнадеживающую стабильность. Этот раз выбивался из череды всех прочих: не потому, что на сей раз они сцепились, но потому, что стал последним. Нет, они вовсе не перестарались, грань небытия чуяли оба — им помогли. Именно в этот раз у Хранителей лопнуло терпение, а авторитет живого, близкого товарища в глазах остальных возобладал над авторитетом вечнодалекого и непонятного ночного светила. Едва успели отгреметь недоступные постороннему отзвуки схватки, как разразилась новая.

Темному духу достаточно было легкого толчка, чтобы плюнуть на все планы и скользнуть в бездну, и она чернотой глядела из его глаз, из глаз его уже неживого тела. Он больше не хотел мстить врагам, но задался целью уничтожить их. У него отлично получалось: пока потрепанные тени сбивали, исподтишка наносили удары, лезли под руки и всячески отвлекали Хранителей, он убивал быстро, методично, лишь изредка сплевывая черноту, разъедающую землю под ногами.

Сначала он избавился от Песочника. Обвившийся вокруг шеи, словно шипастый ошейник для слишком злобного пса, золотистый хлыст заставил его страшно захрипеть, вцепиться в него рукой, но не остановил черного лезвия. Несколько точно выверенных ударов косой — черные кони растащили и сожрали остатки и тут же рассыпались сами, превратившись в мерзко-серый, словно обрывки пустоты, тлен. Волшебного песка больше не будет.

Черная стрела вонзилась в спину — не стоило и ожидать благородства — Пасхального Кролика. Мелкую дичь вроде его ушастых собратьев всегда стреляли, а потом посылали вперед собак. Брыкающуюся душу Хранителя тени приволокли к хозяину. Он не стал медлить — рассек пополам, еще раз, отбросил обратно упивающимся безумным азартом теням.

Это дало фору Нику — пожалуй, единственному, кто среди добычи мог бы со своим обломком старого-недоброго меча тянуть на противника. Мог бы, но темный дух, не считаясь уже ни с чем, рвал реальность, жилы и грань возможного, пользуясь временным расплывчатым состоянием собрата. Лишь небольшая задержка. Более чем опасный сейчас, клинок отлетел в сторону вместе со значительной частью тела хозяина. Затем его ошеломленный призрак лишился головы и был разорван тенями, как предыдущие.

Ледяной Джек, казалось, сам состоял из страха. Что не помешало ему сопротивляться — бесполезно. Схватив за горло, подняв над землей, не обращая внимания на то, что сам несколько заледенел, Повелитель Кошмаров просто поделился с ним тьмой. Слишком большим ее количеством, таким большим, что она сожрала недостаточно прочный сосуд без остатка, и даже физическая его часть сквозь пальцы убийцы стекла вниз пестровато-черной жижей.

Вот и всё, так легко, будто не было столетий войны. Остались лишь иссиня-черный водоворот, отделяющий поле боя от всего остального мира, ликующие бешеные тени и их внезапно хладнокровно-безучастный хозяин, стряхивающий с покореженного оружия кровь, черноту и, кажется, чьи-то внутренности. И фея. Тьма пропускала ее, тени не трогали ее, темный дух лишь смерил ее отсутствием взгляда из провалов вместо глаз, медленно — слишком медленно и нехотя — сдвигая косу. Он чувствовал меч в ее руках и убил бы ее, непременно и неотвратимо, но все ж не мог не медлить и, получив толчок в грудь, лишь неловко оступился. Вместо плоти врага коса ударила в землю, чтобы не дать хозяину упасть, и тогда всё кончилось. Не было даже боли — она поблекла перед нависшими над ними небытием и пустотой. Ни удивления, ни скорби, ни ужаса, лишь отстраненное сдержанное любопытство с оттенком легкой тоски.

— Что ты наделала? — поинтересовался Кромешник словно бы о разбитой кружке, с любопытством тронув рукоять клинка. Клинка, который уж во второй раз за вечность прошил его насквозь, на сей раз, он точно знал, фатально. Так же фатально, как, бросая своих хозяев, стекались к нему все тени, полутени, темные оттенки этого мира, чтобы вместе с ним побледнеть и, верно, исчезнуть вовсе, оставив только свет. Ненадолго. Стоило меньше подставляться под удары, стоило уклониться от убийств, стоило вообще не ввязываться в бой... Но поздно. Будто по своему желанию опустившись на землю, темный дух прикинул расстояние до ближайшей звезды; свет — болезненно-быстрая энергия. Он был спокоен, как всякий покойник: — Максимум десять минут.

Темный дух монотонно мотал головой на все вопросы и предположения феи, все еще не выказывая ни страха, ни страдания. Он едва почувствовал сжавшиеся на руке пальцы, он вообще с трудом ощущал тело. Зато хорошо ощущал, как сжимается, нагреваясь, густеет, теряя природную невесомую гибкость, рассеченная тьма внутри, как пытается стянуть разрушенные связи, но натыкается на единственную непреодолимую для нее преграду — свет. Света было слишком много, настолько, что он не поглощался и чертовски сильно жег, однако Кромешник не чувствовал и, может быть, уже не успеет почувствовать жжение. Даже в смерти находились свои плюсы, но он думал о другом. Если бы светлый каким-то чудом оказался рядом, у них, может статься, был бы шанс. Однако ни собрата, ни шанса не было. Темный дух предпочитал не представлять, что будет, когда тот останется наедине с собой, но все ж мог предположить — и порадоваться, что исчезнет первым.

— Десять минут до конца всего, — пояснил Кромешник, свободной рукой все-таки вытягивая из груди уже просто бесполезный обломок. Он не мог ничего видеть, но чувствовал, что из отверстия меж ребер и такого же в спине бьет свет. Ровно так же он не видел фею, просто чувствовал ее присутствие и слышал ее слезы. И не чувствовал ничего, кроме ледяной невозмутимости. — Всё сгорит вслед за мной. Всё сгорит...

Девять минут.

Все-таки его в голос, вернее, в косное подобие его голоса, прокралась непрошенная слабость, словно прежде, чем уйти навсегда, к нему понемногу возвращались задержавшиеся из-за чего-то чувства.

— Не плачь, — одновременно приказал и взмолился темный дух, притягивая девушку в объятия настолько крепкие и нежные, насколько только мог. Последние. — Пожалуйста. Ты же не хочешь остаток жизни провести в слезах?.. — и без того ни капли не смешная шутка, произнесенная сдавленным мертвеющим голосом, звучала до отвращения ужасно. Может быть, столь же ужасно смотрелась вымученная улыбка, которую он не ощущал, словно и не улыбался вовсе. — Я не хочу. Пожалуйста...

Вся его сущность окостенела вместе с тьмой, а мир вокруг все светлел, превращая течение суток в сплошной полдень. Теперь солнце будет только и только в зените. Повелитель Кошмаров мог чувствовать, как где-то далеко за отползающим мраком по пятам идет критическая нестабильность — от звезд; слегка даже жалел, что уже не увидит столь грандиозный фейерверк. Это было вовсе не страшно, никому, нисколько. Вопреки словам Кромешника, страх оказалось возможно убить, гораздо проще и быстрее, чем тьму.

Для темного духа слова, действия феи казались сплошной суетой, тогда как он быстро цепенел изнутри, начиная желать покоя. Вечно в поисках, в экспериментах, либо в хаосе, в мести — он никогда не хотел покоя, метаясь по вселенной, но теперь все изменилось. Видно, такова смерть. Кромешник не сожалел, что все закончилось так. Они с феей не успели разругаться в пух и прах и вернуться к вражде, он даже успел избавиться от врагов, ото всех, пусть и разными способами. Жалеть было почти что и не о чем, только странно было ему думать, что начало, жизнь, эпохи, события — всё для того, чтобы он смог, ни с чем не считаясь, пусть и нехотя, пусть и своей гибелью, всё стереть. Этакая последняя прерогатива.

— Как видишь, во всем есть плюсы. Закончится всё, — все еще не выказывая ровным счетом никакого сожаления или беспокойства, произнес Кромешник, накрыв ладонь девушки своей. Ему все меньше хотелось говорить, даже думать, его слова и мысли теряли связность, но он тоже чувствовал тепло. Вовсе не от света, но от ее тела, и к нему готов был прислушиваться до последней секунды. Если сможет. — Не нужно волноваться о прошлом и будущем, когда осталось только...

Сколько? восемь? семь?

— Только настоящее.

Солнце, яркое, уже слишком яркое из-за того, что бесполезные тени сгустились лишь рядом с темным духом, ощутимо давило на виски. Ему становилось жарко — вопреки отчаянным прогнозам, и снаружи, и изнутри начинало жечь, — и он, сам того не замечая, сжимал руку феи все сильнее и сильнее.

— Начало... Будет новое начало, — снова ожил Кромешник — и безбожно соврал. Понятия он никакого не имел и даже не надеялся на то, сложится ли все еще раз так, как сложилось неисчислимые века назад, появятся ли снова духи, планеты, животные, смертные и люди. Возможно, во вселенной навсегда восстановится идеальный хаос. Идеальный порядок. Пустота. Однако образ почти всесильных — если бы! — духов приучил их с собратом вести себя соответствующе, если нужно.— Как думаешь, мы встретимся снова? Может... Может, в следующий раз — на одной стороне?

Он снова ухмылялся, но уже не так, как раньше, без ехидства, иронии или просто веселья. Ему нужно было чем-то занять оставшееся время, вот и все. Отвлечь и себя, и фею от того, как полутона на полотне мира постепенно сглаживаются и исчезают. Как ни странно, вокруг все еще никого не было — к счастью.

Темный дух коротко кивнул. Фее очень подошли бы темные крылья. Фее не подошла бы темная сущность; кого-то тьма возвышает, кого-то — портит. Возможно, он просто привык к ней такой, какая она есть. Или уже "была". Прежде, чем хоть как-то отреагировать на второй вопрос, Кромешник с титаническим внутренним усилием сделал то, что от самого начала проделывал без какого-либо труда — заставил остатки темноты сгуститься, уплотниться как можно ближе, пересиливая на время жар. На очень недолгое время. Только сейчас он понял, что может любить тьму саму по себе, и насколько сильно. Насчет себя он не испытывал никаких сожалений, но изначальную силу ему было жаль до горечи. Но и горечь быстро выцвела и забылась.

— Хотел бы, — полушепотом наконец вымолвил Повелитель Кошмаров, едва-едва сумев выговорить слова. Он уже вряд ли сознавал, чего должен был хотеть и с чего вообще взял, что должен, просто помнил, что сказать это нужно. Внутреннее оцепенение становилось тотальным, вместе с ним набирало силу нежелание делать хоть что-нибудь. Разве что мысли о том, что случится, когда все окончательно выгорит, вяло ворочались в его голове. Про свет он старался не думать просто потому, что думать про него было больно, даже хуже, чем ощущать, как быстро он сжигает изнутри, как лучи пробиваются сквозь темную пелену снаружи. Или не хуже, лучше. Кромешнику уже сложно было отличить одно от другого. Что хуже, ему уже было совершенно все равно.

Вот только он должен был сделать что-то еще за последние не то пять, не то четыре минуты. Остатками осознания сдвинуть непослушную руку, скользящим движением пальцев найти лицо девушки, своими губами — ее губы. Темный дух почти ничего не чувствовал, и попытка вышла неудачной, грубой и неловкой, но все же искренней до боли. Всё шло так сумбурно и странно, он так и не признался ей, не видя в словах необходимости, а теперь уже было поздно объясняться. Фея еще в бытность Ким мечтала о свадьбе, семье, детях — обо всем, к чему Повелитель Кошмаров относился с пренебрежением, как к чему-то недостойному и лишнему… или просто невозможному. Сейчас их обвенчала смерть мироздания, и он вовсе не был против.

— Теперь... Не страшно, — шепнул он, устало расслабляясь. Теперь Кромешник не считал ни время, ни силы, не пытался по своей воле связать звуки в слова, не старался увлечься или увлечь бесполезным разговором. Он просто ждал, когда все кончится и когда исчезнет надоедливое неотступное жжение.