Всегда добрая, нежная Одетт сейчас дорвалась до возможности причинить как можно больше боли своему главному врагу, с садисткой улыбкой высыпая пуд соли на кровоточащую рану, и при этом добивая словами, забыв о последствиях своего не самого умного решения. Впрочем, почему же? Момент выбран более, чем удачно. Если Ротбрат не захочет испортить свою игру, ему придётся проглотить всё сказанное девушкой, сцепив зубы до противного скрежета, в душе обрушивая на неё праведный гнев, представляя, как она умирает, и в какой-то момент даже показалось, что действительно убил, свернув лебединую шею, но лишь только в мыслях. Но сам вздрогнул от того, насколько картинка была яркой, и моргнул, сбрасывая наваждение, увидев перед собой живую и пока ещё невредимую Одетт, продолжающую безжалостно давить на больное.
- Я всё делал для того, чтобы она была счастлива, - в какой-то момент Ротбрат всё же срывается на крик, угрожающе подавшись вперёд, когда слова задевают больше, чем хотелось бы. Что она может понимать? Кроме своего принца она никого не знала, да и тот любил её за красоту, которую так легко отнять, тем самым обесценив принцессу. Не будет нужна принцу, останется одна, и тогда вряд ли у неё получится сохранить в душе свет, который так нужен Ротбарту, но совсем не для того, чтобы измениться самому, а чтобы достичь своей конечной цели. – Я хотел, чтобы она была счастлива, - добавляет он уже тише, впиваясь пальцами в подлокотник кресла, пытаясь успокоиться, и, как всегда, выручает виски, хотя дыхание ещё неровное, рваное, и мысленно корит себя этот срыв, но слишком тяжело держать себя в руках, когда разговор касается Урсулы. Одно упоминание о ней ускоряет сердцебиение, а мыль о том, что она могла променять Ротбарта на кого-то другого и вовсе срывала «крышу», отнимала остатки самообладания, толкая совершать глупости, которые так свойственны влюблённым подросткам. Ротбарт подростком не был, но полюбил так сильно, что пройдёт ещё не одна сотня лет, а он не сможет избавиться от желания вернуть Урсулу, снова быть с ней рядом, видеть, как она улыбается ему, одобряя его решения, принимая таким, какой он есть, со всеми тёмными мыслями, которые для него не тёмные, а всего лишь желание удивить.
- Ты ошибаешься, - сквозь стиснутые зубы выдаёт он, не желая признавать то, что в словах Одетты может содержаться хотя бы малая доля истины. Она просто ничего не понимает, а потому не может быть права, и ей только кажется, что она увидела больше, чем остальные, и больше, чем сам Ротбарт, переставший замечать что-либо, кроме своих целей и желаний и в особенности своего стремления вернуть Урсулу любой ценой.
Но если с тем, что именно злит Нойманна в уходе Урсулы, Одетт ошиблась, то с тем, чем переполнено сердце колдуна, попала в цель. Этого отрицать даже он не мог и не собирался. Печаль и страдания, и ненависть к остальному миру, который прячет от него возлюбленную, скрывая долгое время в глубинах моря, где до неё было не добраться. Под защитой глубоких вод и магии, которой не должно быть у неё, но почему-то появилась. Почему она приобрела то, от чего уговаривала отказаться Ротбарта? Ещё один вопрос, который хотелось бы ей задать, но не может, потому что она не хочет его видеть, боится и скрывается.
Одетт слишком глубоко смогла ковырнуть сознание, разбередив старую рану, чем хотелось бы, и продолжать эту тему колдун не хочет, в противном случае наступит момент, когда он точно сорвётся, и тогда рухнет весь план и даже о проклятье можно будет забыть, потому что белая лебедь не переживёт этот вечер. Слишком удачно подбирает слова, ковыряясь с ране, вызывая стойкое желание причинить ей не меньшую боль. Однажды он обязательно это сделает, а сейчас расслабляет затёкшие пальцы, выравнивает дыхание, хотя это получается относительно, потому что в целом оставаться спокойным невозможно, и дело в не в сказанном об Урсуле.
- Да, я пьян, но не из-за этого, - рукой смахивает бутылку с остатками горячительного пол, проигнорировав тот факт, что дорогой ковёр оказался испорчен. Да и какое ему дело до предмета интерьера, когда его взгляд направлен на девушку напротив, что не верила ему, и, в общем-то, правильно делала, но ему нужно заставить её поверить, иначе игра в пустую, а он не может себе этого позволить. – Я пьян от любви. От чёртовой любви, которая разъедает меня изнутри. Я устал терпеть бесконечную боль и молчать. Я хочу, чтобы ты знала, что моё отношение к тебе вызвано отнюдь не ненавистью, - Ротбарт нахмурился, сдвинув брови, потирая ладонью лоб и поправляет себя. – Так было не всегда.
Слова, как крик души, в дуэте с грозой и шумом дождя. Не думал, что это окажется так тяжело. Невозможно сложно подбирать слова, не ошибаться, не пропускать важное, хотя, кажется, просто можно было сказать три слова, а дальше позволить ей самой думать, насколько они правдивы. Но нет, это совсем не в духе Ротбарта, не зря театр стал практически домом, и именно здесь он примеривает на себя маску страдальца от безответной любви.
Гроза – прекрасный повод показать себя с той стороны, которую Одетт не приходилось видеть. Жестокий колдун вдруг проявляет заботу, создавая светлячков, освещающих комнату, обнимает, произнося слова, которые прежде ей никогда не приходилось от него слышать, а потому и реакция на них соответствующая.
Одетт не верит. Кричит, вырывается, а он не прикладывает усилий, чтобы удержать, не желая напугать девушку ещё сильнее, и руки безвольно опускаются, когда лебедь оказывается свободна. Лишившись опоры, Нойманн качнулся, но устоял на ногах, и начинает тихо смеяться, слушая Одетт.
- Проклятье, - он повторяет это слово, усмехаясь, хотя на усмешку это было мало похоже, скорее, неудачная попытка скрыть боль. – Хочешь я тебе расскажу о моём проклятье? – Ротбарт кривится, поворачивается к свечам, свет которых теперь был не нужен, и сжимает огонёк на одной, обжиная пальцы, и когда она тухнет, он начинает:
- Я - нож, проливший кровь, и рана,
Удар в лицо и боль щеки,
Орудье пытки, тел куски;
Я - жертвы стон и смех тирана!
Отвергнут всеми навсегда,
Я стал души своей вампиром,
Всегда смеясь над целым миром,
Не улыбаясь никогда!*
Пока читал отрывок, продолжал тушить свечи одну за другой, не поднимая глаз на Одетт, и только закончив, он словно забывает о свечах, теперь уже потухших и разворачивается к девушке, уже не улыбаясь, но боль, которая разрывала его сердце, отражалась в глазах.
- Ты права, называя меня чудовищем, но и права в том, что моё сердце переполнено страданием. Я страдаю от того, что делаю, но я не умею жить по-другому. Я не знаю, каково это действовать во благо, как поступают герои. Я ничего из этого не знаю и не умею. Я так привык получать желаемое по щелчку пальцев, что разучился думать о других. Так научи меня. Покажи, как быть героем. Покажи мне иной путь. Я пойду за тобой. Пойду, куда ты скажешь.
Ротбарту оставалось только упасть на колени, но он этого не сделал. Остатки гордости не позволили ему этого сделать, хотя желание было, да и выпитое количество виски не способствовало долгому стоянию на ногах.
*Примечание: Шарль Бодлер «Самобичевание». Стихотворение из сборника «Цветы Зла».