Кошмар не отвечал, наблюдая за броском кошмарной кобры. Потеря змеи никого не волновала, включая ее саму, потому как волнение песочным кошмарам было неведомо. Зато иной кошмар внимательно и злобно смотрел на Хелен и ее догорающий огонь, а когда она подошла к хозяину, едва не ощетинился по-звериному. Уж его атаку ведьма не отбила бы!
— Будешь так хватать, еще хуже сделаешь, — прокомментировал кошмар, но мешать ведьме и не подумал. Приказ есть приказ, и никакой ужасной опасности еще нет.
***
Нить оборвалась. Они остались в кромешном мраке наедине с бешеной тварью. Они знали, что нечто подобное должно было произойти. Танцуя на лезвии можно только безумно смеяться, но они не хотели. Не было истерик, не было паники и криков, не было даже слез. У Темной и темного не осталось суетливых эмоций, свойственных живым, только чувства, мощные и ровные, как океан и небо.
— Больше нет другого выхода, — шепнула Темная, и он услышал ее сквозь рев зверя. Темный дух покачал головой: иной выход был всегда, пусть даже пугающий выход. Черное буйство тревогой предрекло, что времени на его поиски не хватит. В Кромешника ядом вползала ненависть. Он сдерживал ее так долго, что она разрослась — взглядом не охватить. Он так сильно спеленал ее своей волей, что она окрепла — в клочья разорвет.
Сдерживать тьму от начала времени должен свет, которого в темном духе нет, не было и не будет. Но можно извлечь луч и во мраке, будь только малейший отблеск.
— Не медли! — взмолилась Темная, протягивая дрожащие руки к его лицу. Не медлить — как же? Он каждое призрачное прикосновение ловил как звездную пыль, силясь сохранить на ближайшую вечность.
— Не смей! — вымученный рык зверя в предчувствии боли напоминал хрип. Твари не оставалось ничего, кроме как исходить бессильной злобой. Она уже знала, что произойдет; видела настоящее поражение и будущую окончательную победу.
Это был очень отчаянный, краткий и странный поцелуй любящей женщины и существа, которому эта любовь вопреки всему ведома. Кроваво-золотая вспышка, незаконная, неправдоподобная, трещиной прошлась по темноте, и темный дух упал в нее. Отчаянно попытался ухватить что-то, но не нашел ничего.
Пустота.
В молочном тумане, внизу, чернотой разошелся разлом, полыхнул золотом и исчез, едва только из него выпал — снизу вверх — Кромешник. Завис в белесой мгле, перевернулся и встал на ноги. Он был в своем рассудке, в шаге от реальности и один, если не считать Румпельштильцхена. Маг был в ярости, однако, взглянув на него, темный дух словно бы его не увидел; словно больше вообще не видел. Кажется, кто-то звал? Он только повел плечом и сухо бросил Темному: — Всё.
Еще один прыжок сквозь воображаемое пространство, и они оказались на границе. На сей раз все здесь было черно и неподвижно. Кромешник с явным трудом заговорил вновь: — Произошедшее во тьме остается во тьме. Ты запомнишь только то, что узнал о кинжале. Как факты, без вспоминания. Но бойся снов, Темный. Всё...
Возможно, у духа еще осталось нечто, что стоило бы рассказать о кинжале, но он не был намерен делать это сейчас. Не был намерен и следить, что делает Темный, слушает ли, говорит ли. Кромешник плавно вытянул из него лишнюю тьму, и их вынесло в реальность.
***
На сей раз первое, что он ощутил, была нехватка воздуха. Дело было даже не в последствиях почти-пожара, он просто не мог вдохнуть, в горле першило, как в кашле, а в груди словно вертелись ножи мясорубки. Глаза жгло, как ни странно, не из-за света, и, вдобавок ко всему, хотелось глухо выть, чего он делать не стал. Кромешник замешкался, не понимая, что с ним творится, не открывая глаз помотал головой, вжавшись в кресло. Он столько раз видел чужие слезы, но, от начала неживой, не узнавал их же в себе. Темный дух пытался что-то сказать, но не мог. Вместо него заговорил сбитый с толку кошмар:
— Кончено. Темный тоже сейчас очнется.
Румпельштильцхен и впрямь должен был прийти в себя лишь чуть позже.