Прошлая неделя ознаменовалась тем, что у него совсем не было возможности планово отлучиться в мир химических иллюзий. То у Хариша какие-то мутные неполадки, то Ким слишком задержится, то нельзя терять концентрацию из-за некоторых школьных передряг... Отмазки. Определенно, это были самые обычные отговорки, а истинная причина заключалась в том, что всё рушилось к чертям собачьим. Лазарь так долго умудрялся жить между ломкой и передозировкой, ничем почти себя не выдавая, что смог поверить, будто это и вправду нормальная жизнь. Он ведь был таким же человеком, как все; не плохим, черт возьми, человеком, не заслуживающим того, чтобы все его существование рухнуло!

Лазарь до сих пор предпочитал делать вид, будто всё в порядке, заставлял себя верить, что держит зависимость под контролем, как раньше. Скорее, она держала под контролем его. В последнее время галлюцинации стали мрачными, исчезла прежняя легкость, в него, в саму его душу словно вползло что-то настолько мерзкое, что ему хотелось выть по-волчьи. Обычно он чувствовал, что дурь не замутняет, но очищает сознание, теперь она стала проводником беспричинной злобы, странного холода и сумасшедших желаний. Совсем недавно ему до дрожи хотелось раскроить голову одному из учеников. Просто так.

Пусть не вполне осознанно, пусть безо всякого плана, но он пытался если не бросить, то употреблять меньше. Это не привело ни к чему, кроме ломки, в которую он несколько раз скатывался. Она заставляла забыть обо всем на свете, кроме дозы, даже об осторожности. Сегодня он остановил пытку, выторговав первую попавшуюся дрянь вместо обычной, наплевав на предупреждения о том, что новая сильнее и хуже. Лазарь и сам это знал. Зато не будет боли.

В дверь постучали как раз в тот момент, когда пора было забиться в дальний угол и ждать облегчения.

— Проклятье! — выдохнул Лазарь, одним дерганым движением сгребая явно незаконное в кучу. Он суматошно припрятал всё, что мог, а затем подобрался к двери, как будто к бомбе. Вдохнул, выдохнул, собрался с силами, в последний момент, чертыхаясь, раскатал рукава свитера и наконец приоткрыл дверь, настороженно выглянув наружу. — Директор?

На него должно было накатить, но точно не так быстро, следовательно, мистер Грейвс абсолютно реален. Что он подумает, увидев обычно собранного и спокойного учителя в таком виде, будто из него последние полчаса изгоняли особо упорных бесов, Лазарь и представлять не хотел. Гораздо важнее было иное:

— Что... Что вы хотели?

Какая муха тебя укусила, раз ты притащился сюда, да еще в такой час?!

Лазарь очень не хотел пускать в свой дом кого угодно от директора до президента Америки. Он должен был в ближайшее время начать видеть красочные глюки, и лишние, то есть любые, свидетели этому процессу не нужны.

— Сейчас крайне неподходящее время, — уверенно сказал Лазарь, на миг вернув себе обычную сосредоточенность. Он надеялся, что мистер Грейвс пересмотрит свои взгляды на важность их разговора, но ничего подобного: тот только пуще прежнего стал рваться к беседе. Лазаря пронзила закономерная мысль: он знает. Треклятый директор все знает. Впрочем, подобные мысли по поводу и без посещают каждого, кто хранит мало-мальски важную тайну.  — Да, думаю да, проходите.

Лазарь нехотя пропустил незваного гостя в дом и закрыл за ним дверь, с трудом удержавшись от того, чтобы закрыть и замок. Это немного успокоило бы расшалившиеся нервы.

— Чай, кофе, чего покрепче? — дежурно выпалил Лазарь, мысленно молясь, чтобы директор отказался, побыстрее рассказал, что ему нужно, и убрался восвояси. Байда неведомого состава уже разнеслась в крови и начала действовать. Краски стали ярче, обжигающе-яркими, почти до боли, особенно светлые цвета — смотреть на них можно было вечно. Каждая мельчайшая деталь, на которую ни единый человек в жизни не обратил бы внимания, теперь бросалась в глаза, вплоть до отдельных ворсинок на пиджаке мистера Грейвса. Суматошный стук собственного сердца казался Лазарю оглушительным, и он слушал скорее его, чем директора, на которого смотрел рассеянным взглядом внезапно темных глаз. Но самые главные изменения постигли его сознание. Ему казалось, что он наконец на своем месте, что все наконец перестало быть скучным и чужим; ощущал невидимый энергетический ток, пронизывающий все пространство вокруг, мог влиять на него и любое изменение этого тока отмечал тем, что изо всех сил сдерживал торжествующую улыбку. Пока получалось.

Краткое облегчение, как обычно в последнее время, быстро дополнилось холодком по коже, и Лазарь поежился, натянув рукава свитера на кулаки и сложив руки на груди. Бешеное сердцебиение отдавалось во всем теле, несущаяся по сосудам кровь грела слишко сильно, и он то и дело вытирал со лба и нездорово покрасневших щек испарину. В отличие от собеседника, даже когда они оказались в гостиной, Лазарь остался стоять, обозревая пространство блуждающим взглядом. Мистер Грейвс говорил что-то про школу, а Лазарь искренне не понимал, зачем этот разговор. Какое ему дело до какой-то школы, когда мир вокруг пронизан странной силой? Какое ему дело до велеречивых слов, когда где-то вдали раздается глухой стук, словно что-то непознанное бежит куда-то? Под натиском новой химии его сознание пало в считанные минуты, быстрее и фатальнее, чем прежде. И все же угрозе в голосе директора он внял, внял настолько, что рассеянная его полуулыбка безжизненно застыла на нахмуренном лице.

— Я слушаю вас, директор, — слишком нагло и слишком недружелюбным голосом для обычного себя соврал Лазарь, наконец сфокусировав взгляд на собеседнике. Он слегка вздрогнул, уловив за спиной какое-то одному ему ведомое движение, но не обернулся, изо всех сил цепляясь разумом за обсуждение, суть которого бездарно и бессовестно упустил. Однако он смог вспомнить только несколько слов: "слухи", "неприятные" и "вещества".

Даже это многое объясняло, но сейчас Лазарю было все труднее мыслить слаженно. Ясно одно. Этот человек точно знает. Этот человек говорит угрожающе. Он может навредить. Этот человек — враг?

— Извольте выражаться предельно... Прямо. Не напускайте туман, мистер... — Лазарь невольно замешкался, но быстро нашелся, — Грейвс. Кто вам поведал такие слухи?

Лазарь сам не до конца понимал, что говорит, ибо говорить ему было трудно. Он только знал, что пока что выражается внятно, пусть и несколько замедленно.

Судя по тому, как равнодушно Лазарь скользнул по директору мутным взглядом, услышав восклицание, учитель престижной школы в его лице странным ему не казался. Или, быть может, он вовсе не разобрал, что сказал мистер Грейвс. Однако несмотря на вид крайне незаинтересованный, на вопрос Лазарь ответил невероятно просто и легко: — Не знаю.

Более емкое описание того, как он сидел, сейчас ему было недоступно. Вдобавок, как и ранее в разговорах с Даниэлем, он отвечал с заметным запозданием, поэтому заговорил чуть ли не одновременно с директором. Или даже одновременно: Лазарь не уловил момента. Его сразу чрезмерно увлек тон собеседника, но он все же не смог сконцентрироваться. То, что он сумел воспринять, ему очень не понравилось, настолько, что даже галлюцинации несколько отступили.

— Вы угрожаете наркоману во время прихода, — напомнил Лазарь, неуловимым движением переместившись в область между директором и дверью. Он не понимал, что делает, его нес невидимый поток, и он просто больше не мог сопротивляться. — И ведете себя очень неосмотрительно.

Директор опасен. Безусловно, опасен. Но неприятности кончатся, если он пропадет. Куда-нибудь. Как-нибудь... Нет, уже он сам опасен. Не менее или более. Опаснее. Опаснее, чем можно себе представить. Слишком.

Теперь Лазарь наркомана под кайфом напоминал разве что слегка безумным видом, да еще и говорил внезапно четко, хотя ни капли в своих же словах не понимал. Голос его несколько огрубел, а мышцы напряглись. Возможно, его организм мобилизировал все ресурсы в ответ на неприкрытые угрозы. Возможно, реакция на новый препарат отличалась от прежней больше, чем показалось вначале.

— Вы же понимаете, что это не лучший выход? Моя репутация будет втоптана в грязь, но и ваша тоже, — размеренно продолжал Лазарь, слыша только стук своего сердца и тихое ржание. Он разглядывал красивую чернильно-черную лошадь — что-то она ему напоминала — стоящую позади директора. Лошади ему нравились, а эта особенно, хотя ее темные глаза поблескивали настороженно. Когда зверюга потянулась к мистеру Грейвсу с явным намерением спутать его шевелюру с травой, Лазарь грозно шикнул на нее и расхохотался, когда лошадь вжалась крупом в стену.

Не то чтобы Лазарь перестал слушать директора. Он слушал, но уже не так хорошо слышал, потому что одновременно с этим пытался думать, как обычно, с опозданием длиною в половину разговора. Хочет ли он за решетку? А если нет, то почему? И бывал ли он там когда-нибудь? Ни на один из вопросов ответа не было. Или было слишком много ответов, а он все никак не мог их понять. Мысленные кошки-мышки настолько увлекли Лазаря, что вместо реального ответа на реальный вопрос он изображал из себя мраморного, или хотя бы деревянного, истукана, вперившего взгляд в пустоту где-то между собой и собеседником. Со временем Лазарь пришел сам с собой к соглашению и решил, что за решеткой не был, но все равно туда не хочет, потому что там не с кем выпить кофе. Отчего-то именно распитие и именно кофейного напитка в данный момент казалось ему очень важным.

— Вы можете просто оставить меня в покое. Держать свой источник подальше, — с легкой, почти призрачной, ухмылкой говорил Лазарь, размышляя меж тем все о том же кофе. Сейчас ему казалось, что все пьют недостаточно сладкий кофе, и он недоумевал, почему сам не добавляет в напиток несколько ложечек сахара. Он не придавал уже значения теме разговора и выглядел весьма удивленным, когда раздраженным жестом показал, как он относится к разного рода шпионам, вынюхивающем что-то там в жизни ничем не примечательного с виду учителя. Не менее удивлен, пусть уже внутренне, он был, когда начал говорить снова: — Ведь я не попадался, пока какой-то умник…

Лазарь не договорил, потому что недавняя черная лошадь — хорошо хоть, что не волк, — подошла к нему и боднула в плечо тяжелой головой, отчего он даже покачнулся. Животное было достаточно крупным и попало в дом неведомо как, а уж размещалось в нем, ничего не сбивая и не руша, явно лишь чудом. Он задумался, что будет, если лошадь прямо сейчас вдруг лягнет мистера Грейвса в голову. Воображаемая картина лопнувшего черепа с торчащими из него осколками кости, забрызганных кровавой кашицей стен и некрасивого месива вместо лица заставила Лазаря поморщиться и толкнуть лошадиную морду в ответ, чтобы не мешала и не подавала всяких решетчатых мыслей. Лошадь послушно отошла, но вместо того, чтобы исчезнуть совсем, недовольно цокала острым копытом по полу.

— Что вы сказали? — переспросил он, хотя вовсе не был уверен, что слышал какие-то слова.