Стабильность в его жизни появлялась как раз там, где этого совершенно не хотелось. Домой не тянуло сутки назад, не изменилось это и сейчас. Напротив, желание отыскать себе десяток не терпящих отлагательства дел становилось тем сильнее, чем ближе стрелка часов подползала к пяти вечера.
Цветами, пожалуй, он в этот раз не отделается.
Как объяснить женщине, твердо решившей ревновать его ко всему, что имеет самое отдаленное отношение к женскому полу, даже если это безобидная табуретка, что тот факт, что Брайант не ночевал дома, вовсе не подразумевает страстную ночь в объятиях распутной девицы.
Во-первых, он понятия не имел, где такие водятся. Все известные ему девушки были милы, приятны в общении, и прекрасно осведомлены о присутствии в его жизни жены.
Во-вторых, Даниэль и сам не стремился к измене, считая подобное поведение недостойным. Решать проблемы пары в объятиях другого человека – та еще низость, а у него все достаточно запутано, чтобы хотя бы попытаться не делать это еще сложнее.
В-третьих, Эмер этого не заслуживала. Не смотря на ссоры, которые, кажется, не прерывались ни на миг, она оставалась человеком, достойным уважения и честности, даже если обладала достаточным запасом упрямства, чтобы не слышать ни одного его объяснения.
Даниэль тяжело вздыхает, откидываясь на стуле. Собирается, словно готовясь к бою.
Вечерок вряд ли получится мирным, и, что самое неприятное, незаслуженно. Он, кажется, спас Лазаря от подкрадывающегося безумия, но, в силу ряда обстоятельств, не может никому об этом рассказать. Особенно помощнику шерифа. А в мирное времяпрепровождение с парнем-моей-коллеги-Ким Эм едва ли поверит.
Куда не взгляни, всюду плохо.
Даниэль нехотя поднимается с рабочего места, тщательно раскладывая по карманам все, что забыл накануне. На телефоне – десяток пропущенных от супруги. Он влип дальше некуда.

Дом встречает нехорошей, враждебной тишиной. Словно он – воришка, проникший на чужую территорию.
Сложно не чувствовать себя преступником, если провинился перед хрупкой белокурой девушкой, особенно если забыть, сколь эффектно она мечет громы, молнии, брань и мелкие, не приклеенные к горизонтальным поверхностям, предметы.
- Эмер? – зовет, устремляясь на звук.
Она – хрупкий силуэт напротив окна. Напряженные плечи, высоко вскинутый подбородок. Наверняка упрямо сжатые губы. Даниэль видит лишь спину, и уже этого достаточно, чтобы почувствовать себя сволочью.
- Эм, прости, - он нежно накрывает ее плечи руками, едва касаясь. – Это действительно было делом жизни и смерти. И я действительно забыл телефон. Но ты имеешь полное право злиться.
На самом деле он врет, конечно, потому что не понимает, почему бы ей, разнообразия ради, не попытаться ему поверить. И ослабить контроль.
Затишье затягивается, грозя перерасти в настоящую бурю.

- Настолько важное, - Даниэль отвечает тихо, но непреклонно. Чем вызвана его внезапная симпатия к Лазарю – вопрос на куда более свежую, отдохнувшую и лишенную проблем в виде напряженной, как высоковольтная линия, девушки.
Но он старается не увиливать и быть с ней честным, пока это возможно. Пока это только его тайны и переживания.
У Эмер под глазами явные следы бессонной ночи, и Даниэль, обнимая ее лицо ладонями, ласково проводит большими пальцами по темным кругам. Она ниже его примерно на голову, и сердце щемит от острой потребности защитить девушку от всего, что может омрачить ее существование.
Одна беда – защищать пришлось бы от себя, потому что, похоже, справиться она может решительно со всем, кроме потребности Даниэля быть собой, а он уже не видит смысла в сотый раз начинать разговор, который не приведет ни к чему новому.
Они старались научиться жить вместе. Бог видит, Дьявол знает, и если бы счастьем могли поделиться просто за старание – они бы уже давно пребывали на личном райском курорте, попивая коктейли из половинок кокоса.
Они не смогли притереться. Углы, напротив, становились все острее, впиваясь именно туда, где было больнее всего.
Ей больно. Даниэль знает, но бессилен это изменить.
Эмер еще не кричит, но тон столь убийственно-холоден, что, будь он одним из тех мелких преступников, что иногда попадались в ее цепкие ручки, уже немедленно бы все осознал и встал на путь исправления.
Только, кажется, Брайанту никогда не измениться достаточно.
- Ты можешь попытаться мне верить, - устало замечает он. Без прежнего огонька, без давней уверенности что, подбери он правильные слова, девушка обязательно услышит. – У нас маленький город. Если тебе недостаточно моего слова – опроси свидетелей. Они расскажут, как я тащил мертвецки пьяного парня, - это, если немного покривить душой, почти правда. Кастелланоса можно было назвать опьяненным. Профессиональное умение подбирать обтекаемые формулировки пригождается в неожиданной ситуации. – А потом ему нужно было помочь дожить до утра. Так как я должен был поступить? Бросить его в подворотне?
Даниэлю еще удается  сдерживаться. Пока есть шанс, что Эмер прислушается к голосу разума и сменит гнев на милость, однако в глазах напротив слишком много боли и упрямства. Как же, ведь он посмел не оправдать ее ожиданий.
«Знаешь, милая, не все могут жить по установленным тобой правилам».
Мужчина невероятно устал. Его ночь тоже нельзя было назвать спокойно и все, чего он хотел – рухнуть в кровать и забыться до утра.
Похоже, хотел слишком многого.

Они очень серьезно не совпадали фазами и в моменты, когда Даниэль бы все отдал за возможность обнять ее и утешить – Эмер уходит, сжимается в комочек на углу кровати, и всем видом кричит чтобы он ни при каких обстоятельствах не смел к ней притрагиваться. И она же – вот ирония – словно омела оплетала-сжимала-вытягивала все силы, стоило ему пожелать немного личной свободы. Им бы сместиться на пол такта, и все было бы хорошо.
Было бы, будь они другими людьми.
Эмер, нужно признать, умна, и не стесняется этим пользоваться. Она уже успела выведать все, что может причинить ему боль, и теперь, в отместку за свою, не стесняется пользоваться. Разве что мишень не нарисовала, чтобы перевести абстрактный результат в безжалостные цифры. Этот бросок – еще далеко не «в яблочко», но тоже достигает цели.
Даниэль сжимает кулаки, гася раздражение. Медленно выдыхает, почти отключаясь от ее звенящего осознанием собственной правоты голоска.
Ему хотелось бы сжечь все придурковатые женские журналы и романы со страстно выгибающимися парочками на обложке. Все те источники сомнительного знания, что единогласно утверждали, что не ночевать дома мужчина может по двум причинам: завел любовницу или находится при смерти. Его здоровый, хоть и несколько уставший вид, делал второй вариант невозможным, а значит, конечно же, где-то прячется роковая красотка.
Эмер была умна, что не мешало ей, в узком круге вопросов, быть круглой дурой.
- Ты себя слышишь? – в голосе сквозит холод. Даниэль отчаянно хочет разрушить что-нибудь, вскрыть ее прекрасную белокурую голову и вытряхнуть оттуда весь мусор, что девушка успела выдумать, сжать ладонями ее виски и развернуть в нужную сторону, показывая, что мир куда шире, чем ей кажется. Он сдерживается, но то, что мужчина себе позволяет – ничуть не лучше. – Я не так позвонил? Не то сказал? Ты в своем уме? Существуют, знаешь ли, люди кроме тебя, и если ты на пару минут перестанешь быть эгоисткой, то возможно поймешь, что им тоже бывает нужна помощь. Даже пьяницам.
Застегнутая на все пуговицы рубашка душит, и он нервным жестом высвобождает пару пуговиц, потирая шею. Чертова одежда, разумеется, ни в чем не виновата, а вот Эм, вновь вставшая в позицию «как ты можешь так поступать, разве не видишь, что мне плохо?», вышибает не только воздух, но и последние остатки самообладания.
- Уж прости, что посмел нарушить твой драгоценный сон своими понятиями о морали.
Даниэль вовремя прикусывает язык, не напоминая ей, что несколько месяцев назад девушка, не разобрать, демонстративно и ли нет, начала принимать снотворное. Так почему бы накануне вечером ей не принять эту чудесную таблетку, и не изводить его сейчас неуместными подозрениями?
Он прочесывает пятерней волосы, стараясь успокоиться чуть раньше, чем наговорит или услышит то, о чем потом будет сожалеть.
- Слушай, - раздражение скрыть не получается, но он правда старается не раздувать конфликт. – У нас у обоих была тяжелая, - жизнь, - ночь. Мы устали и бесим друг друга. Может…попытаемся выдохнуть, а завтра поговорим как взрослые люди?

Даниэлю кажется, что он задыхается, придавленный многотонной бетонной плитой. Равномерное невыносимое давление прибивает к земле, выжимает воздух до кровавой пелены перед глазами. Ему кажется, что стены постепенно начинают сдвигаться, будто ему недостаточно неуютно в собственном доме.
Мужчина трет переносицу, хотя больше всего хочет ущипнуть себя и проснуться.
Это и правда похоже на бесконечный закольцованный кошмар – даже театрально брошенная подушка, так и не долетевшая для него, становится частью представления.
Даниэль тяжело вздыхает, понимая, что отделаться малой кровью не получится. Впрочем, он тоже хорош – прекрасно знал, что стоит, а что нет, говорить, когда Эмер явно настроена учить грандиозный скандал и все равно продолжал это делать.
Для чего? Всего лишь надеялся, что однажды верно подберет слова и изменит заранее известный ему результат.
Девушка снова обвиняет его в чем-то – Брайант едва слушает, понимая, что ничего нового для себя там не откроет. Он пытается вспомнить, почему они вообще вместе. Он расчетливо, словно отмеряя необходимую дозу лекарства, достает из памяти счастливые воспоминания: вот она, смешная до нелепости, пытается обуздать велосипед. Сколько ей тогда? Около шести, кажется. Он живет по соседству и твердо уверен, что знает все тайны мироздания.
Вот она же, с забавно торчащими в разные стороны локонами – первые попытки сделать себя красивее. Даниэль смеется и, срывая цветок с ближайшей клумбы, авторитетно заявляет, что она прекрасна, словно юная весна. Просто чтобы приободрить.
Вот она под дождем в слишком тонкой и чрезмерно обтягивающей блузке. Еще не слишком поздно, но Даниэль почему-то решает ее проводить. Благодарный поцелуй в щеку заставляет сердце биться значительно сильнее, чем должен был.
- Эм, - он ведь и правда любит ее. Сейчас уже вопреки, но когда-то как раз за ту бьющую через край искренность, что сейчас гонит его прочь. За честность, которая, по его же собственному пророчеству, не позволит ей подняться дальше помощника шерифа. За проклятую наблюдательность и умение бить точно в цель.
Даниэль тихо, с присвистом выдыхает, услышав, как его очаровательная жена, своими великолепными губами изрыгает настолько грязную ложь, что, в первое мгновение, в это даже не верится.
- А ну повтори? – переспрашивает холодно. Она стоит, гордо вскинув подбородок и ждет, как он отреагирует. Обычно – никак. Но даже у его терпения есть границы.
Мужчина за пару шагов преодолевает разделяющее их расстояние. Эмер – хрупкая, почти эфемерная, и это всегда заставляло его сдерживаться. Даже обнимать в пол силы, отчего-то боясь ей навредить.
- Значит, именно этим я и занят, по-твоему? – он сжимает ее плечи, встряхивая девушку. Еще не сильно, но уже едва сдерживая ярость. – И что же так скромно? Только мисс Харпер? Продолжай, дорогая. Есть ведь еще Ким. И Руби. Даже мать-настоятельница. Все чертовы лебеди из театра! Только представь, сколько у меня возможностей.
Внутри все клокочет, и Даниэль не может придумать адекватного способа выместить тот гнев, что ощущает. Да, он не был идеален: грубил, забывал важные даты, имел наглость назвать выбранные ею занавески безвкусными.
Но не лгал. И уж точно не желал ни одну женщину с тех пор, как начал встречаться с Эмер.
Даниэлю всегда казалось, что уж это-то она знает.
Он придерживает ее за подбородок, заставляя посмотреть себе в глаза. Раз уж девушка хотела реакции – пусть получает.
- Ты дура, Эмер, - произносит тихо, с налетом злой, шальной нежности. – Сейчас это страшно, правда? Ты ведь хотела, чтобы я разозлился? Так вот, у тебя получилось. – Он ведет большим пальцем по беззащитному горлу, надавливая. – И что дальше? Что будешь делать? Заплачешь? Закричишь? Ударишь меня?
Хватка становится все сильнее. Даниэль видит, насколько она беспомощна. Всего одно небольшое усилие…
Он отпускает жену, словно обжегшись.
- Но я задал неправильный вопрос. Итак, чего ты хочешь от меня, любимая? Оказаться правой? Узнать, что я тебе изменяю и получить доказательства? Или чтобы я метался здесь и пытался доказать, что ты ошиблась? Только этого не будет.
Он качает головой и поглаживает ее по щеке. Трепетно. Пальцы подрагивают от сдерживаемого желания уничтожить ту, что вывернула его душу наизнанку, а теперь не знает, что с этим делать.
Отходит. Наливает себе виски на два глотка. Отставляет нетронутый стакан.
- Я чист, любимая, - Даниэль разводит руки, словно предлагая ей убедиться в отсутствии чужой помады на его рубашке. – Только это ведь ничего не значит, правда? Так почему ты до сих пор со мной? Почему спишь в одной постели? Раз я так отвратителен. Пытаешься исцелить тварь?
Губы кривит злая, жесткая усмешка. Даниэль еще не видит перед собой врага, но уже не замечает любимой девушки.
И больше всего на свете ему хочется тишины.
Боже, как же хочется просто покоя.